Путь инквизитора. Том первый, том второй. - Борис Вячеславович Конофальский

не одной дюжиной обошлось, — он на секунду задумался, как будто считал что-то, и затем кивнул головой. — Точно не одной.

— Дурак ты. Что же они, по-твоему, ангелы были? Или они меня не убили бы, если смогли?

— Ну, уж не ангелы они были и убили бы вас за милую душу, не будь вы такой ловкач. И наших бы еще побили, да только все одно — они души божьи.

— И, значит, я душегуб.

Ёган выразительно развел руками и начал чистить сапоги.

— А раз ты такой правильный, что ж ты просил меня научить тебя воинскому ремеслу? Тоже хочешь стать душегубом?

— А что ж, — вздохнул Ёган, — глядя на вас, скажу: душегубство дело прибыльное.

— Ну, раз прибыльное, то надо учиться. Бери-ка копье, щит, и давай, учись. Только на улицу иди.

— Что, сейчас что ли?

— А что такого?

— Так темнеет уже.

— Ничего, триста раз сделаешь, и спать пойдешь.

— Ну…

— Бери копье и иди учиться, — настоял солдат. — Ишь, тоже мне, святоша…

Ёган вздохнул опять и полез в кучу, где были сложены доспехи и оружие.

— И не ставь сапоги мои так близко к огню, болван. И поутру что бы не забыл смазать их салом, и что б на заре кони были уже оседланы, не дай бог проспишь.

— Ясно, — грустно сказал слуга, а Волков повалился на перины.

Давно, давно он не испытывал таких ощущений: тепло, мягко, сытно, ничего не болит, и не нужно в ночь и в дождь заступать в караул. Вот так и жили благородные. Так жили обладатели гербов. Он думал, если все получится, то у него тоже будет герб, и дом, и перины.

Он задвинул занавеску кровати и теперь даже сквозняк не беспокоил его, даже можно было пока не укрываться, и тут черт дернул его подумать о женщинах и он сразу вспомнил ее. И десяток мыслей начали рвать его предсонное умиротворение в клочья, как волки дерут падшую лошадь. Он начал вспоминать весь разговор, вспоминал все до мелочей. И сейчас, вспоминая это, он понял, что построил бы разговор иначе, произносил бы другие слова, и стоял бы по-другому, и смотрел бы правильно, и использовал бы другие интонации. Собственные ошибки и откровенное хамство молодой госпожи вызывало в нем прилив раздражения. Каждая колкость этой девицы провоцировала в нем новую волну гнева. И сон ушел, не оставив и намека. В узком окне стало совсем черно, а он все лежал и злился. Уже и Ёган вернулся неразговорчивый, завалился на свою солому и молчал.

— Как зовут молодую госпожу? — спросил солдат.

— Хедвига, а обычно Ядвигой.

— Хедвига, — повторил солдат. — Капризная или воинственная. Ей подходит. А что же она не замужем? Иль приданного мало?

— Женихи-то были, приезжали, много было. Сватов приезжали вереницы, что крестный ход. Вроде даже граф какой-то приезжал старый.

— И что?

— Да ничего, до сих пор не замужем она.

— Ну, а дело-то в чем?

— Ну, а я почем знаю?

— Ну, а что говорили?

— Да ничего не говорили. Дура она, говорят. Давайте уже, господин, спать будем, мне вставать затемно, а мне еще сало для сапог найти.

— А еще тебе палку в виде меча выстругать и палку в виде копья, и щит сплести. Плести-то умеешь?

— Плести — дело не мудреное, все умеют. А зачем это?

— Чтобы не бездельничал.

— А когда это будет нужно? Завтра что ли?

— Нет, к воскресной мессе, болван. Конечно же, завтра. Учить тебя буду. Ты ж хотел учиться?

— Хотел… завтра сострогаю.

Ёган замолчал. И солдат молчал. Ёган вскоре заснул, а вот солдат заснуть уже смог. В комнате было уже не тепло, а жарко, и от того, что ворочался с боку на бок — рука заныла, и мысли лезли в голову, и воспоминания, и лица, лица. Лица врагов, лица командиров, лица подчиненных, лица друзей и их могилы, и девица эта хамоватая, дочь барона. Как вспоминал про нее, так хоть вставай за меч хватайся. Он и вставал, подходил к узкому окну, смотрел в темноту. Теплый ветер заносил в окно морось. Ёган храпел. Где-то далеко завыл волк, тут же в деревне ответила лаем собака, затем другая, и еще одна совсем рядом с замком, и тут же дружно, хором, отозвались собаки из псарни барона. Но видимо разбудили псаря, тот их успокоил, а Ёган все храпел. Солдат подошел к нему и пнул в ногу.

— Чего? — проснулся тот.

— Хватит храпеть, спать не даешь.

— У-у-у… прям как моя жена, — пробурчал слуга, поворачиваясь на бок.

Волков лег, огонь в камине догорел, было тепло.

«Как бы заснуть-то, а то вставать уже скоро, — размышлял он, — главное — не вспоминать эту бабу». И тут, где-то совсем рядом, заорал первый петух.

«Ну вот, можно уже не ложиться», — солдат вздохнул.

⠀⠀

— Господин, господин, вставайте, ну, завтрак на столе, кони оседланы, стоят, бабки уже, вон, в церкву пошли. Поедем мы сегодня в монастырь? И сержант вас спрашивает.

⠀⠀

У аббата было много дел. У солдата тоже, но дела аббата, видимо, были важнее, и поэтому солдат терпеливо ждал, пока тот освободится. Он давно уже передал письмо отца Виталия и сидел в приемной на черной, древней лавке. Наконец, тяжелая дверь отворилась и молодой, лысый монах, войдя, произнес:

— Отец Матвей просит вас.

Солдат вошел в большую обеденную залу. Света здесь было немного, потолки черны, закопчены, столы и лавки старые, тяжелые. На одном из столов лежали большие листы, на них были планы и чертежи. Рядом сидел немолодой уже монах, на его груди, на простой веревке, висел деревянный крест. Монах был почти лыс, он встал, улыбнулся, сделал шаг навстречу. Совсем не стариковские глаза глядели на солдата, пытливые и внимательные. Монах подал руку, Волков коротко поклонился, взял руку монаха и поцеловал.

— Рад, действительно рад видеть вас, доблестный воин, победитель дезертиров и новый коннетабль Рютте. Отец Виталий пишет о вас в превосходных формах.

— Как бы он меня не переоценил. Он слишком добрый человек.

— Верно, верно, он у нас такой.

— Вы знаете, о чем я хотел вас попросить? — сказал Волков.

— Знаю, — ответил аббат. — Но я вам откажу.

Солдат растерялся, даже опешил, он никак не ожидал такого быстрого отказа.

— То есть… Я просто хотел, чтоб в феоде Рютте… я просто хочу в Рютте навести порядок.

— Там не будет порядка, пока сам сеньор и есть беспорядок.

Солдат смотрел на него непонимающе.

— Да, да, сын мой. Ваш наниматель вздорный пьяница, задира и дуэлянт. Жадный человек, дерущий со своих