Затерянный остров - Джон Бойнтон Пристли

— Что такое? — встрепенулась Терри.

Уильям не мог остановиться.

— Поросенок! — упрекнула его, нахмурившись, прелестная русалка, однако на ее губах тоже плясала улыбка. — Ну говори же!

Вместо ответа Уильям метнул длинную ленту серпантина, показывая, куда смотреть. Там стоял мистер Тифман. Ни миссис да Сильва, ни мистер Канток ничего смешного не разглядели, Терри засмеялась лишь за компанию с Уильямом, а вот ему вид мистера Тифмана показался уморительно нелепым. Маскарадный вариант, тоже, вероятно, предписанный толстым маршрутником, отличался такой же простотой, как и повседневные наряды. Тифман снял свой единственный галстук, вывернул наизнанку пиджак от яхтенного костюма, а плоское лоснящееся лицо украсил совершенно бутафорскими рыжими усами, которые к тому же плохо держались. Казалось, что эти усы занесло в кают-компанию ветром и на пару секунд прибило под носом у мистера Тифмана. Обладатель бутафорских усов, впрочем, был весьма доволен собой и выполненной в этой части путешествия работой, судя по сияющему взгляду за толстыми очками. Уильяму в данный момент мистер Тифман представлялся вершиной творения — такую квинтэссенцию идиотизма являл собой этот «костюм».

— А проводник и говорит: «Там китайские доллары не принимают». А я ему: «Отчего же?» — «Потому что не принимают». — Мистер Канток, самым неподобающим для духовного лица образом раскрасневшийся от вина, вещал и вещал, хотя никто уже не знал, о какой стране идет речь (даже если честно слушал все это время). — «Ну и пусть, а нам все равно туда необходимо», — заявляю я ему. И миссис Фергюсон со мной согласна. А проводник уперся, хотел отправить нас в другое место, чуть дальше, где заправляли русские. Ему, понимаете ли, платили комиссию за привезенных гостей. Но я сказал: «Нет, миссис Фергюсон, мы едем сюда. У меня есть американские деньги, может, их примут». И мы поехали. И все получилось — отлично получилось.

Уильям вдруг отчетливо осознал весь абсурд фантасмагорически скучных воспоминаний мистера Кантока. Он смотрел на кустистые серые брови, острый нос (уже слегка покрасневший), воротник священника, и чем дольше он смотрел, тем нелепее казался ему мистер Канток. А потом нелепость мистера Кантока слилась с нелепостью мистера Тифмана, к ним присовокупилась нелепость окружающей действительности, и они дружно захлестнули Уильяма. Он уже не смеялся вслух, дикий хохот сотрясал его изнутри. Шампанское ударило в голову и бурлило там, вскипая золотистой пенной волной. Все угощались, не обращая внимания, чем именно угощаются, просили новые бутылки и произносили тосты друг за друга, перекидывали серпантинные ленты со стола на стол, перекрикивались и заливались смехом. Все мужчины вдруг стали веселыми, остроумными красавцами, а женщины — прелестными феями. Радиола гремела медью через репродукторы, щедро рассыпая сантименты и романтический цинизм. Кругом царил сплошной цирк, и Уильям в белилах и брыжах чувствовал себя полноценной его частью.

Потом все вышли на палубу, под живописное ночное небо, усыпанное звездами, среди которых угнездился молодой месяц, похожий на ломоть дыни. На этой крохотной сцене, задрапированной со всех сторон пурпурно-черным бархатом, каждый принялся разыгрывать свою роль. Пассажиры первого класса дефилировали перед вторым классом, а потом пассажиры второго класса, перещеголявшие усердием и целеустремленностью тех, кто перещеголял их в социальном и финансовом отношении, продефилировали перед первым классом. Среди вторых было несколько островитян, как мулатов, так и чистокровных аборигенов, которые смело облачились в национальные костюмы — красочные красно-белые парео, травяные юбки и украшения из ракушек. Одна из островитянок, расхрабрившись и хихикая, то и дело порывалась начать знаменитый танец «хула», но неизменно, залившись хохотом, обрывала соблазнительные покачивания смуглыми бедрами и скрывалась в темном углу. Вот теперь Уильям почувствовал по-настоящему, что находится в Тихом океане, что до волшебных островов уже рукой подать, а в небе прочно обосновался Южный Крест. Никогда еще он не испытывал такого ликования, такого безрассудного счастья.

После дефиле и между последовавшими затем танцами вся компания, словно ожившая ярмарка игрушек, устремлялась в курительную, где пожилой стюард с выражением глубочайшего отчаяния на лице курсировал между пассажирами и барной стойкой с нагруженными подносами. Каждый непременно хотел угостить всех вокруг, все радостно раскрывали друг другу объятия, словно узники, неожиданно получившие амнистию. У Уильяма давно вертелось на языке множество дружелюбных колкостей, которые он хотел сказать тем или иным пассажирам, и теперь он дал себе волю, прыгая по палубе, как самый натуральный клоун. Никто не обижался. Вызывавшие прежде лишь симпатию теперь казались близкими друзьями, вызывавшие легкую улыбку представлялись записными острословами, и даже неприятные до этих пор типы стали просто смешными. Взять, к примеру, Роджерса. Неужели когда-то Уильям ревновал к этому обормоту, вырядившемуся шотландским горцем в коротких носках и ярко-синих подтяжках? Он чокнулся с Роджерсом бокалами и от души поздравил с открытием моста через Сиднейскую гавань.

Клоуны не церемонятся с русалками. Если им хочется потанцевать, они танцуют. Уильям без всякого стеснения подхватывал свою русалку и беспечно кружил ее в вальсе или фокстроте — как распорядится радиола.

— Чудесная ночь! — прошептала Терри перед самым окончанием очередного танца.

— Восхитительная ночь, милая Терри.

— Рад, что ты со мной согласен, милый Билл. А еще — не знаю почему, может, от перемены наряда, а может, дело в спиртном, но сегодня ты танцуешь по-другому. Совсем по-другому.

— Лучше?

— Гораздо.

— Это волшебная ночь на меня так действует. Ты русалка, я клоун, и я без памяти в тебя влюблен.

— Ты мне тоже очень нравишься, Билл, — рассмеялась Терри.

— Не представляю почему.

— Я тоже.

— Что?

— Так и думала, что ты вскинешься. Где же твоя английская скромность? Нет, я не буду тебе объяснять, чем ты мне нравишься. Не сейчас. Зато ты можешь рассказать, почему решил, что влюблен в меня.

— Не здесь, Терри. Но давай уже остановимся. Я утомился.

— Да? А я? По-моему, нет.

— Ну конечно, ты тоже устала. Тебе до смерти наскучили танцы, — заявил Уильям категорично. — Пойдем, выберемся отсюда, я расскажу тебе все, что ты хотела узнать, и даже больше.

Он подхватил Терри под локоть, и они вскарабкались на маленькую открытую шлюпочную палубу. Устроившись вдали от сутолоки и суматохи, минуту-другую они сидели молча, Терри мечтательно вглядывалась в темные волны.

Уильям взял ее руки в свои, сбрасывая клоунскую личину.

— Знаешь… — начал он. — Ты сейчас прелестнее всех на свете.

Он говорил искренне. Терри улыбнулась, но головы не повернула. Уильям решил, что она думает о том, другом, которого любила и который заставил ее так страдать. Наверное, сейчас, сказал он себе с горечью, ей все равно, кто сидит рядом. Помучив себя минуту, он перешел к действиям — притянул Терри к себе, и ее голова легла ему на плечо. Уильям потерся щекой о ее волосы, а потом несколько раз поцеловал ее — решительно и жарко.