Дорога на Ксанаду - Вилфрид Штайнер

Зеленые оттенки растягивались над горами параллельными дугами, как будто туда ушла на покой монохромная радуга. В тех местах, где горы не покрывал лес, конкурировали друг с другом красное поблескивание песка и насыщенное индиго канала Бристоль. На самой вершине горы виднелся белый наперсток, оброненный великаншей, — старый маяк Форлэнд-Пойнт.

Пройдя еще около мили, я увидел, как тропинка огибает выступ утеса, ранее скрытый от посторонних глаз. Теперь мне открылись пустынно возвышающиеся горные породы долины гор, спортивная площадка титанов.

В мае и июне 1797 года желание Колриджа тащить сюда всех друзей и поклонников, которые его навещали, превратилось в одержимость. Некоторые шли с воодушевлением, другие же вообще против своей воли. Это была не просто приятная прогулка из отеля в Линтоне, куда приглашал Колридж, а отважный марш-бросок, начинавшийся еще в Нетер-Стоуэй. Добрые сорок миль, и в один только конец. Процессия двигалась через Кильв и Ватчет к Порлоку и Линтону. В пути им приходилось преодолевать значительную разность высот. Поэт не раз проходил этот маршрут, общей сложностью около девяноста миль, через Дальвертон, назад, к Стоуэй, за два дня.

Единственный, кто проделывал все это с энтузиазмом, и делал бы это даже в том случае, если бы речь шла о покорении Луны, был, тогда еще семнадцатилетний, Вильям Хэзлитт.[130] Первый раз Вильям услышал, как Колридж проповедует с кафедры унитарной церкви в Шревсбери, и именно тогда ему показалось, будто он слышит «музыку сфер». Это произошло 17 января 1798 года, и Колридж тут же пригласил пылкого почитателя в Стоуэй. Хэзлитт взлетел на вершину блаженства от одной только мысли о том, что он сможет бродить со своим идолом дни напролет, впитывая духовное излучение поэта. Для юного поклонника стало ясно: в личпости Самюэля Тейлора Колриджа «наконец встретились» поэзия и философия. И только спустя два месяца, уже после повторного приглашения, Вильям Хэзлитт смог побороть робость. Вечером 25 апреля он переступает порог особняка на Лайм-стрит. Колридж, со своей стороны, был тоже рад иметь нового спутника, безропотно сопровождавшего его в Линтон. Уже на следующий день они отправились в путь. Вильям и Дороги тоже присоединились к ним. Побережье уходило все дальше, разговоры о метафизике ускоряли шаги. Спустя десять часов они достигли цели — паба на входе в долину гор. «И вдруг, как описывает Хэзлитт, разразилась ужасная гроза. И в то время, когда остальные наслаждались теплотой и уютом дома, Колридж выбежал «с непокрытой головой на улицу, чтобы насладиться бунтом стихий в долине гор». Вот о чем я должен был думать, когда в хорошую погоду серпантином взбирался на вершину Касл-Рок». К такой основополагающей перемене чувств Хэзлитта в последующие годы, когда он относится к своему бывшему герою с большей иронией, примешивается и горечь утраченной дружбы.

Но тем не менее описание их первой встречи пронизано нежностью, смягчающей сухость в конце каждого абзаца. Вот так описывает Хэзлитт лицо своего бывшего друга:

«Его лоб, высокий, широкий и светлый, казался вырезанным из слоновой кости. Под длинными выгнутыми бровями вращались глаза, подобные океану с приглушенным блеском… Рот грубый, чувственный, открытый и красноречивый. Подбородок — Красивый и округлый, а вот нос — руль его лица, показатель поли — маленький и слабый, ничто по сравнению с тем, что он творил».

He считая последней фразы, которой рулевой Хэзлитт так резко повернул лодку, в его пассаже меня повеселила та безапелляционность, с которой он сравнивал нос человека с силой воли. Я увидел такую картину: нос самого Хэзлитта — длинный, острый, поднимающийся кверху. Следуя его же теории, он должен был стать священником. А нос Вильяма Вордсворта — огромный ястребиный клюв, занимающий на портретах треть профиля, словно его голова была всего лишь надстройкой к бастиону его силы воли. А нос Анны, этот… нет, забудем. Я наконец-то вскарабкался наверх, откуда смог обозревать всю местность.

Крутые глыбы скал, отвесные стены, почти вертикально упирающиеся в море; у подножия бездны — черный песок с обломками горной породы, показавшейся мне остатками вулканических извержений, за песком виднеются входы в пещеры, врезавшиеся в утесы, measureless to man.[131] Пенные брызги напоминают гирлянды, написанные белилами на голубой бумаге. На западе стоит еще гора, похожая на ту, где стоял я, только с красными ранами песчаника, нанесенными зеленой плоти горы огромным хищником. Между двумя этими горами находилась расселина, куда я не отваживался заглянуть. А чайки с криком опускались в нее и снова взвивались в небо. Ветер на свой лад дул мне в уши так, что я понял, почему Колридж в тот вечер оставил шляпу в пабе.

Меня совсем не удивляло, что это место так возбуждало фантазию местных жителей. После обеда старый житель Линтона рассказал мне о том, что странная дыра в горной породе была названа «Белой леди»: ее контуры напоминали фигуру женщины в шляпе, если смотреть на нее с определенного места. И именно то место когда-то являлось языческим местом жертвоприношений.

— Каждую осень, — сказал старик тоном ведущего серии кошмарных новелл, — там, наверху, проливается кровь короля.

Колридж однажды пожаловался Хэзлитту на то, что Вордсворт воспринимает все истории про духов этой местности, как мистификацию. Вордсворта такие вещи абсолютно не вдохновляли, и поэтому его стихам присущи некая скованность и сухая передача фактов. Но, находясь в самом центре таких огромных обломков, на самом деле очень трудно не поверить в существование духов.

В одном из своих произведений Колридж переносит место действия в долину гор. Но сначала он все же снимает кожу с пейзажа, оставляя всего лишь скалы, песок и бездну. «The Wanderings of Cain»[132] — так называется часть уцелевшей прозы, чьи зрительные образы навеяли поэту тайны его детства и юности. Здесь он напоминает мне ствол, обвитый виноградными листьями, посаженный самим Дионисом среди скал, вокруг которого его слуги танцуют танец воспоминаний.

Сама тема произведения всего лишь приток реки, которую поэт назвал «Источником зла» и по которой он так и не проследовал к устью.

В семь лет поэт напал на одного из девяти своих старших братьев с ножом, когда тот хотел украсть у матери порцию сыра. Только благодаря присутствию духа матери не произошло самое страшное. Самюэль близко к сердцу принял то, что мать не дала ему заколоть собственного брата, и убежал в лес. На берегу реки Оттер будущий поэт провел всю ночь, дрожа от страха. Ночью разразилась ужасная гроза, а маленький мальчик сидел в надежде — вот-вот придет его мать и скажет, что ее сердце принадлежит только ему. Остальным девяти детям нет места в ее сердце, а весь сыр принадлежит только ему.

К сожалению, судьба не заменила Колриджу девятерых злых братьев на одного доброго — Вордсворта, поэтому эта тема снова возникла, на этот раз в ноябре 1797 года. Только теперь он не хотел держать в руках нож в одиночку. Это должна была быть совместная работа. Вильяма Колридж задумал использовать в первой части — убийство Авеля. Сам поэт должен был вступить во второй — странствие обремененного виной убийцы по пустыне. Тот, кто первым довел бы дело до конца, должен был набросать стихотворение и закончить его. Спустя почти тридцать лет Колридж описал, как он бежал на следующее утро после составления пакта из Стоуэй в Альфоксден. Готовая рукопись лежала у него в сумке, а встретивший его Вордсворт сидел перед белым листом бумаги и только улыбался. Но эта улыбка не означала отказ — на его губах играла обдуманная, разрушительная улыбка: он демонстрировал Колриджу, как он сам позже напишет, уже сохраняя спокойствие, «смехотворность всего плана». Старший брат снова победил его, подняв всю операцию на смех.