Да будет воля Твоя - Максим Шаттам

Оба взрослых снова обменялись взглядами, на этот раз удрученными.

— Я отправлюсь предупредить ее, но прежде я должен войти, — объяснил шериф. — Согласен?

— Я могу остаться на улице?

— Разумеется, так даже лучше. Ты славный малый, Райли, потом в награду за труды я угощу тебя бутылочкой «Доктора Пеппера».

— Мне хотелось бы «Дайет Райт», если можно.

— Думаю, это не проблема. Можно даже целую упаковку, если Аль Метцер найдет ее нам.

Джарвис встал, потрепал мальчика по голове и, легонько подтолкнув его к Алецце, спросил пастора:

— Вы ни до чего не дотрагивались?

— Ни до чего, все так, как было, когда я вошел. Как только малыш предупредил меня, я сразу помчался. Только позвонил вам, и все.

Носком сапога Джарвис пнул дверь, и та со скрипом, похожим на хохот ведьмы, отворилась. Вжав голову в плечи, чтобы не задеть притолоку новым стетсоном, он вошел, и тотчас его оглушила гулкая серенада мух, роившихся внутри. Он взял за привычку никогда сразу не снимать шляпу в присутствии мертвеца, кроме тех редких случаев, когда хотел отдать дань уважения кому-то очень порядочному. Джарвис считал, что человек не должен воздавать почести покойнику, когда смерть еще находится у изголовья своей жертвы. А судя по тому, что ему известно, труп на ферме еще теплый, Костлявая вряд ли успела далеко уйти, и если бы Джарвис с ней повстречался, он бы не упустил возможности высказать ей все, что он о ней думал, так что, понятное дело, он не намеревался быть особенно вежливым.

В комнате царил беспорядок, но Джарвис догадался, что это обычное состояние жилища Петерсенов, ошибиться он не мог, разве что табурет перед дровяной печью был перевернут. Пространством владели грязь, пыль и дурной запах, и шерифу пришлось изрядно сосредоточиться, чтобы не задерживаться на таких подробностях.

Йон Петерсен лежал в центре, вытянувшись на спине, откинув голову назад, веки полуоткрыты, сухие губы разомкнуты, струйка слюны, смешанная с кровью, словно щупальце, сползала на исцарапанный пол. Сомнений нет, он мертв, Джарвису даже не пришлось наклоняться, чтобы пощупать пульс, он знал, что никто не смог бы замереть в такой странной позе, если в теле еще присутствовал намек на жизнь. Алхимия смерти. Неведомая доза напряжения, застывшего в то самое мгновение, когда Костлявая схватила свою жертву, и небывалое расслабление мышц. По собственному опыту Джарвис знал, такое часто происходило в случаях насильственной смерти, когда устанавливалось некое загадочное равновесие между общей инертной массой и частичками тела, судорожно сжавшимися от ужаса или необъяснимого нервного ожога, обездвиживавшего руку с двумя вытянутыми вперед пальцами; а еще на лице могла появиться гримаса ужаса, в то время как остальное тело оставалось расслабленным, будто погруженным в самый глубокий сон.

Йон умер, раскинув руки, словно требуя объяснить, что с ним случилось, словно в этот миг он хотел знать, почему старуха с косой, перерезавшая нити его жизни, выбрала именно его.

Один Бог знал, почему его.

Бог и убийца Йона.

Ибо затылок и шея Йона Петерсена синели ярче, чем цветок лаванды под летним солнцем, кожа разодрана, обнажившаяся плоть вываливалась из разрывов, словно рубленое мясо из прохудившейся упаковки из парафиновой бумаги. Тот, кто свернул голову Йону Петерсену, сделал это с немыслимой яростью, с ненавистью. Он не намеревался причинить ему зло, нет, он хотел его убить, просто убить. Нужно ли обладать особой силой, чтобы достичь цели? Чтобы разбить ему затылок и свернуть башку? Возможно, Джарвис и не знаток в этом вопросе, но он уже успел навидаться и наслушаться того, о чем не пишут в учебниках для полицейских: о женщинах, способных ради освобождения ребенка на любой поступок, требующий недюжинной силы, о мужчинах, сумевших выжить после смертельных ран единственно благодаря силе воли. Когда следовало определить, что достоверно, а что нет, Джарвис доверял только своему разуму.

Удивительней всего ему показался размер мух, садившихся на Йона Петерсена: этот тип привлекал насекомых во много раз больших, чем земляника «Маэ Голдинг», хотя она считалась самой крупной земляникой в округе, а может, даже и во всем штате. Джарвис никогда не видел таких мух. Они казались совершенно особенными, специально выращенными для этой смерти, можно было подумать, что плоть Йона столь жестка, что обычное насекомое не могло ни отложить в нее яйца, ни напитаться ею. Для истребления существа исключительного требовались столь же исключительные создания, соразмерные его гнусной натуре.

Джарвис обошел комнату, непостижимый хаос затруднял любую попытку понять, что здесь произошло, однако он отметил, что задняя дверь приоткрыта. Он толкнул ее и обозрел открывшуюся перед ним картину: огород, заросший сорняками, разломанную ограду свинарника, пологий склон, расстилавшийся на сотни метров в сторону засушливого леса, и услышал спокойное кудахтанье кур. Если Мейпл Дженкинс приехала сюда добровольно, как утверждал маленький Райли, и если предположить, что она убежала, он готов держать пари, что она со всех ног помчалась через пустырь в этом направлении, чтобы добраться до тропы Флет Стоун, оттуда до дороги, а затем и до города.

Но тут душу старого шерифа омрачило печальное предположение: не исключено, что Мейпл, пойманная чудовищем, покоилась где-нибудь среди вересковых зарослей, лежала темным пятном среди ярких цветочных лужаек: красных, малиновых и желтых, безжалостно убитая… Джарвис не хотел даже представлять себе такую картину. Она не имела смысла, зачем бы Йону убивать подростка? Но как объяснить ее присутствие на ферме, неужели Йон вскружил ей голову, подобно шампанскому, что, если он ухаживал за девочкой? Нет, Мейпл жива, она наверняка где-то на полпути от фермы к дому, в городе. Да, это самое вероятное предположение. И самое ободряющее. Дженкинсы жили в конце той же улицы, где и шериф, допросить Мейпл труда не составит. К тому же, Джарвис не мог представить себе девчонку, способную убить Йона. Но что, черт возьми, она делала здесь с таким типом? Джарвису все это не нравилось. Пока шериф рассматривал грязные ботинки растянувшегося на спине фермера, призрак старого дела и его тогдашних подозрений медленно всплывал в памяти, тень среди теней. Кто мог убить Йона Петерсена?

Да почти все жители города, и, возможно, не только этого города.

Глубоко вздохнув, Джарвис поскреб усы. Он не станет оплакивать эту мразь. Однако он не нашел ни одной улики, способной пролить свет на то, что здесь произошло. За каждым преступлением прячется правда. И правда Йона Петерсена, как и все остальные, заслуживала, чтобы ее узнали.

Райли Петерсен пристально смотрел на картонную коробку с восемью стеклянными бутылками «Дайет Райт» и стоявший рядом с ней на столе пакет батончиков «Ризес» с арахисовой пастой.

Джарвис отправил Беннета в «Одинокого волка» на поиски матери мальчика, предупредив его, чтобы он разузнал все получше и не спешил вернуться к себе в кабинет. Джилл, новая секретарша, заменившая Диану, ушедшую воспитывать своих троих детей, сидела в углу комнаты, положив на колени блокнот для записей. Эта молодая хорошенькая и очень сведущая женщина сменила ворчливую Диану, и не проходило дня, чтобы Джарвис не поздравлял себя с тем, что нанял ее. Она подарила свою ослепительную улыбку (шериф подозревал, что она каждое воскресенье чистила свои идеально белые зубы пищевой содой) мальчику, который тотчас расслабился, особенно когда увидел предложенные его вниманию лакомства. Для малыша, у которого только что укокошили папашу, он вовсе не казался ни потрясенным, ни печальным. Но с таким отцом, как Йон Петерсен, могло ли быть иначе? Джарвис открыл бутылку и прежде чем протянуть ее мальчику, предложил Джилл, а когда та отказалась, вручил ее Райли и открыл еще одну для себя. Он сел напротив Райли и, сделав суровое лицо, отчего усы его стали дыбом, спросил: