Богиня песков - Екатерина Смирнова

Правда, бои сейчас бывают редко, и не так уж легко достается это прославленное золото. Торговля и спрос на лекарства, на работу усердных учениц приносят больше денег. Но когда-то и золото будет.

И учись, учись, бей копьем в пук сухой травы, гоняй птицу до одури, стреляй из лука. И не смей грабить в побежденных городах больше, чем разрешит Кейма.

И мирных людей не трогай без нужды, чтоб тебя!

Она не совсем понимала, как получилось, что все теперь хотят быть воинами, если не мастерами. Ведь воин – старший брат любого необученного верного. Младших братьев и сестер у него до десяти. Он и отвечает, как старший, и набирает себе помощников для мирных дел, когда не сражается… Разумный человек бежит от ответа за чужие дела – но кто здесь видел разумных людей?

Везде солдаты, их забирают в солдаты по повинности, а у нас – почетное ремесло, воины. Кайс, уроженец здешних мест, всем рассказывает про древних айдисских воинов. Он на этом помешался. Как будто у таких воинов другая честь и другое время. И отчего его только не брали в императорское войско? Отчего он звал себя ученым, а теперь зовет всадником?

Она посмотрела на ряды палаток и подумала, что неплохо бы сделать их одинаковыми, из хорошей ткани. И не так, чтобы у каждого своя, а много и одинаково хороших… И раздавать всем… А то шьют из чего попало, как попало, а потом собираются в поход кучу времени. Эммале не успеет наткать на всех волшебного полотна, разве что учениц по-новому обучит. И пожитков должно стать поменьше… Ну зачем ее верным столько всякого скарба? За-чем?..

Кейма еще жалеет, что не поставил частокол. Из чего здесь ставить этот клятый частокол? Рвов достаточно. Мановение руки – и ров. Мы на самой границе Айда, здесь растут корявые, жилистые деревья, трава, разные колючки и кусты. И все.

Ученицы жили в восточном углу лагеря, поставив палатки полукругом. Стены трепал горячий ветер. Сэи подошла поближе и, не утруждая себя розыском, громко закричала, приставив ладони ко рту:

– Эммале-е! Ииииииииии! Эммале!

Началась какая-то возня, потом одна из дальних палаток зашевелилась, и на свет вышла Эммале, растрепанная, толстая, злая. Наверное, спала. Что еще делать в такую жару.

– Ты почему спишь? – накинулась на нее Сэиланн. – Почему не причесалась? Еще бы ты птицу на убой несла под мышкой! Вы тут совсем как в деревне, а не на войне! И-и-и-и!

– Да что это такое! Богиня, а людям спать не дает! – Эммале отряхнулась и поправила покрывала. – Бойцы вон в твоей стороне, их и пугай! Что за пожар посреди дождя?!

– К нам едут, и-эй!.. К нам едут, а ты спишь!

– Кто едет? Зачем? У тебя опять такие широкие глаза? Что это такое?

– Иди сюда, расскажу. У-у-у… дай тебя обнять. Расскажу прямо сейчас…

– Сейчас! – встряхнулась Левая рука богини. – Эн! Эн, иди сюда!..

– Да, санн?

– Проведи сегодня подготовку для новеньких, я буду занята.

– Да, санн. – Девушка кивнула, выпрямила спину и твердым шагом двинулась к девочкам в новеньких белых покрывалах, сидевшим под навесом.

До того, как попасть к веселым странникам, Эн была приживалкой-анут у какой-то дочери в знатном семействе. На границе с Айдом общепринятые правила несколько размывались, как следы после дождя, и на детей обращали какое-то непомерно большое внимание, особенно если это был единственный ребенок.

Судя по рассказам Эн, к ним с подругой, таким маленьким, даже ходили учителя, хотя это могли быть и враки. Но она единственная могла написать свое имя без ошибок и никогда не ела руками.

Когда высокородная девочка переехала с родителями в Марисхе, Эн оказалась на улице. К веселым странникам ее привел за руку какой-то подвыпивший горожанин, которому сказали, что здесь принимают всех, кого попало.

– Серьезное дитя, – сказала сэи, глядя на ученицу. – Что ты из нее сделаешь?

– Съем! – пожала плечами Эммале. – Слышишь, Эн? Остановись. Я тебя съем!

– Да, санн. Так я пойду?

– Оххх…

Подруги направились в сторону общей кухни, провожаемые взглядами любопытных учениц. Для пущей несуразицы, а еще – чтобы порадовать учениц, Эммале действительно прихватила по дороге какую-то толстую форра, отбившуюся от стаи, и теперь тащила ее под мышкой, намереваясь вернуть в птичник.

– Ну что там? – поинтересовалась Эммале, почесывая птицу за хохолком. Птица довольно курлыкала, закатив глаза.

Сэиланн дотронулась до висков:

– Много узнать не удастся. Но сразу войско посылать не стали. Сегодня придет посольство, и они нас будут… Будут… Ну…

– Умолять? Просить? Предупреждать?

– Да погоди ты… – вздохнула богиня, ругаясь про себя за недостаток взрослых слов. – Сюда едет один глупый старик с отрядом и свитой. Он собирается уговорить нас разойтись по домам… – она хихикнула и подпрыгнула на месте. – Или отвезет его священному величеству наш ответ, после чего нас будут… убивать. К нам придет тысяча воинов, чтобы нас победить и взять в плен-н-н! Но, смею надеяться, не прилетят эти… бурдюки.

– Что-о? К нам придут не десять тысяч воинов, а одна?

– Оххх! Эммале, что ты несешь! Кто бы ни пришел, нас мало! Хоть пришли они сюда десять тысяч бурдюков!

Некоторое время обе дружно хихикали. Опасности опасностями, а все равно смешно. Придет какой-то старик… Толстый старик… Со свитой… И только потом – войско…

Сэиланн прослезилась и чихнула.

– Да. Слушай, Эммале… Все идет, как и должно. Наше хорошее поведение не изменит ничего. Устрой-ка ему встречу. Пусть ему будет весело.

В полдень, вытирая лысину под шапкой платком, посланник во главе своего отряда, состоявшего из двух десятков солдат и семи гвардейцев, подъехал к лагерю по пыльной дороге. Его не встретило ни души, и стража на посту ударила в землю копьями. Он обратился к ним, потому что больше было не к кому, и заявил:

– Я пришел говорить с Сэиланн!

Стража молчала.

Посланник выпрямился в седле и повторил;

– Я пришел говорить с Сэиланн! Эй, вы, недостойные! Если у вас есть глава, отрядите кого-нибудь сообщить ему и передать Сэиланн, что прибыл посланец от Его священного Величества!

Стражники молчали и не двигались с места. Наконец один из них отвел копье в сторону, сплюнул в пыль жвачку из смолы и проворчал;

– А ты кто такой, чтобы с ней говорить?

Отряд медленно проследовал по широкому проходу – шириной в несколько длинных копий.

Хамство деревенщины несколько ошарашило старого упрямца, но он решил, что ниже его достоинства хоть как-нибудь отвечать.

У палаток сидели люди, занятые обычными повседневными делами; кто чистил упряжь для птиц или точил нож, кто зашивал одежду… Площадка для занятий с новобранцами была почти пуста, если не считать нескольких жилистых и тощих бойцов, обливавшихся потом и выполнявших какие-то невыносимо медленные движения. Посланника поразило количество чумазых детей, бегавших вокруг воинских палаток – неужели их матери живут вперемешку с воинами? Или сами – воины? А как же дисциплина? – и странного вида людей, водящих хороводы или кружащихся просто так, подставив лицо солнцу. Лохмотья их развевались, и некоторые бродили по вытоптанному кругу, повторяя непонятные слова. Солнце стояло в зените. Люди не выказывали ни малейшего желания бросить это бесполезное дело, забиться под навесы или прикрыть свои дурные головы.