Летний брат - Яап Роббен

такт.

— Что это?

Она нажимает пальцем себе в живот где-то в районе пупка:

— Вот так вот животиться.

— Ты про… это?

Селма снова кивает.

Она встает с кровати и идет к двери, прихрамывая и тем самым уравновешивая свои движения. У выхода она оборачивается ко мне.

— Пойдем, — зовет она меня, словно щенка.

В конце коридора кто-то топчется, периодически останавливаясь и тряся головой так, будто в ухо залилась вода. Больше никого не видно.

Мы идем рядом.

— Тут.

Она открывает широкую дверь ванной комнаты.

Длинная флуоресцентная лампа моргает. Внутри стоит высокая ванная на колесиках, сделанная из толстой ткани. В таких еще дельфинов перевозят, когда отпускают их обратно в море.

— Пойдем, пойдем, — повторяет она. Я прохожу мимо нее и захожу в комнату.

Два инвалидных кресла с разорванными сиденьями. Два настенных шкафчика белого цвета, а на них какие-то схемы в пластиковых файлах. Сверху виднеется раскрытая упаковка подгузников. Под ободком унитаза прилеплен склизкий туалетный блок. Двумя руками Селма задвигает щеколду на двери и пару раз ударяет по ней, чтобы удостовериться, что дверь теперь точно заперта.

Затем она задирает футболку.

— Ты тоже.

Я аккуратно снимаю свою. Селма наклоняется вперед, футболка застревает и висит теперь на волосах, собранных в хвост. Я вижу, как ее позвонки утопают в длинной ложбинке на спине.

— Помоги.

Я уже хочу потянуть за футболку, как она начинает активно трясти головой и всем телом, так что одежда сама собой падает на пол. Волосы рассыпались и от статического электричества танцуют в ореоле вокруг ее головы. Я не уверен, можно ли мне смотреть на нее. Ткань бюстгальтера натянулась, поддерживая тяжелые груди. На плече у нее красные точечки. На выпирающем животе виднеется сетка неровных белых полосок, будто кожу сначала разрезали, а потом снова сшили. Пупок словно таинственный туннель.

— Мы почти голые, — хихикает Селма. — Ты — Брайан.

— А ты — Селма.

— Там нельзя, — вдруг очень серьезно шепчет она, проведя пальцем по молнии на ширинке штанов. — А то я очень заболею.

— Но ты же хотела сделать это самое?

Рукой она нащупывает выключатель.

— Что ты делаешь?

— Стой тут, — говорит она, показывая на кафельный пол прямо перед собой. — Тут.

Я встаю на место, куда она показывает.

Звук выключателя. Раздается гудение и тихое пощелкивание погасшей лампы, еще какое-то время она светится слабым голубым светом, но и он в конце концов затухает. Только из-под двери виднеется желтая полоска. А справа горит красным лампочка сигнализации. От нее тянется флуоресцентная линия, опоясывающая стены, которая ведет к следующей красной лампочке.

— Скажи-ка, где ты, — командует Селма.

— Вот я.

Я вытягиваю вперед руки, поднимаю их, нащупываю волосы. И ухо.

— Вот он я.

— И я, — говорит Селма.

Кажется, что все не совсем настоящее, потому что теперь я ее не вижу.

— Животиться, животиться.

Ее пальцы скользят по моим рукам наверх к плечам, и мне приходится чуть-чуть присогнуть колени.

— Ты большой, — жалуется она.

Вдруг она прижимает свой живот к моему. Нежная кожа, плавные движения. Она двигает живот из стороны в сторону так медленно, что у меня от этого, кажется, начинает кружиться голова. Что-то на ее бюстгальтере царапает мне соски. Я начинаю двигаться вместе с ней. Влево-вправо, влево-вправо. Так нежно, что это напоминает мне халат моей мамы, который я иногда надевал, когда был маленьким. Нежнее даже, чем велюровая подкладка ее футляра для очков. Или чем живот маленького мертвого кролика. Так нежно, что почти больно.

Я уже не понимаю, где заканчивается мой живот и начинается ее. Мы начинаем дышать в унисон.

Моему языку становится тесно во рту, мне хочется что-нибудь укусить. Я чувствую, как пульсирует мой член и как покалывает в кончиках пальцев. Я представляю застывающий воск от свечи, еще мягкий и податливый. И то ощущение, когда я вонзаюсь в него ногтями. И как это бывает, когда прижимаешь взбитые сливки языком к нёбу. Я выпячиваю живот, но приятнее все-таки, когда он расслаблен и трется о живот Селмы. Я уже ощущаю ее теплое дыхание и хочу поцеловать ее, но промахиваюсь. В следующий раз я попадаю в нос.

Больше попыток я не предпринимаю и только опускаюсь на дно чего-то, что плотнее воды и гладит меня везде. Я чувствую, что я уже почти где-то, где еще не бывал ни один человек.

И вдруг все кончилось.

— Селма?

Я пытаюсь различить звуки ее движений, ищу руками ее бедра. Моргая, снова загорается длинная лампа. Она гудит и разгорается в полную силу. Мы оба щуримся от яркого света.

— Почему ты остановилась? — спрашиваю я. — Я сделал что-то не так?

Селма зевает, не прикрывая рта, у нее расширены зрачки. Двумя пальцами она заправляет выбившиеся волосы за ухо. Молча наклоняется, чтобы поднять футболку. Чуть-чуть расставляет ноги в стороны для устойчивости. Наши животы снова принадлежат только нам.

— Ну еще немножечко, — клянчу я, пытаясь прижаться к ней бедрами. Селма отстраняет меня.

— У тебя что, дела? Работать надо?

Она поворачивает голову от крайнего правого положения в крайнее левое.

— А чего ты тогда остановилась?

Я вытаскиваю из кармана и показываю ей ключ от мопеда.

— У меня же для тебя еще подарок есть.

— Подарок?

Я тоже быстро натягиваю свою футболку.

— Прокачу тебя на своем мопеде.

Селма завизжала так пронзительно, что мы оба испугались.

— Я дам тебе свой шлем, но никому нельзя говорить, что ты отсюда уйдешь.

— Никому не говорить, — заорала она и вскинула обе руки наверх.

Я отодвигаю щеколду.

— Тихо. Может быть, сможем съездить к Люсьену.

— Люсьен? — спрашивает она, и ее глаза округляются. — Где он?

— У нас. Дома.

В коридоре рядом с туалетом стоит какой-то мальчик и смотрит на нас неприветливо.

— Нино!

Селма берет его лицо в свои ладони и начинает гладить, а потом кладет его руку себе на плечо. Он угрожающе нацеливает свой вертикально вытянутый лоб в мою сторону, но взгляд отводит. Изо рта у него пахнет печеночным паштетом.

— Это Нино?

Волосы у него выглядят так, будто вместо них в голову понатыкали щетину от разных щеток-метелок. А оттого, что он, видимо, всю жизнь бьется верхними зубами о нижние, они сточились под углом.

— Он что, злится?

— Нино милый.

— От него несет паштетом.

Вдруг вся злость с его лица исчезает.

Нино смотрит в конец коридора. Там стоит только какая-то пустая кровать. Не успел я спросить, что он там увидел, как он начинает трясти головой.

— А он умеет разговаривать?

— Пойдем, — сказала Селма, — ко мне в комнату.

— Но он же может остаться тут?

Ботинки у него все в