Пролетая над Вселенной - Елена Смехова

– Нет-нет! Ты ошибаешься, – засопротивлялась я, – мне почти два месяца еще носить его!

И поехала в консерваторию. В кои-то веки муж согласился вывести меня в свет. Для того чтобы ребенок в утробе развивался гармонично, необходимо было как можно чаще слушать классическую музыку. Вот я и уломала Лапонецкого пойти на «Сотворение мира» Гайдна. Разве такое можно было пропустить в моем положении?

Ребенок внутри меня буквально распоясался. Видно, оратория подействовала на него возбуждающее. В антракте решили пройтись. Едва мы вышли из зала, я застыла, как вкопанная. Навстречу мне медленно двигался Мишка Либерман. Он тоже увидел меня, побледнел и остановился, как вкопанный. Муж, крепко сжав мой локоть, быстро и решительно развернул меня, потащил в противоположную сторону.

В этот момент ребенок так сильно дернулся, что я вскрикнула и схватилась за живот.

– Тебе плохо? – озадаченно поинтересовался муж.

– Плохо, ой, плохо, – простонала я, – уведи меня отсюда поскорее!

До роддома Лапонецкий едва меня довез. Роды были стремительными. Вскоре на свет появился сморщенный, рыжий, непрерывно орущий младенец – мой Димка. Он родился значительно раньше положенного срока.

Я полюбила его не сразу. Первые месяцы он плохо ел, мало спал. Замученная хронической бессонницей, изоляцией от внешнего мира и отсутствием помощи, я непрерывно рыдала, оплакивая свой горький жребий. Муж стал возвращаться домой поздно, иногда за полночь, мотивируя это внезапно завалившей его работой. Чаще, чем прежде, выходил на ночные дежурства. Претензий он не принимал. Истерики на него не действовали.

– Са-ша! Не превращай мою жизнь в кошмар, – холодно цедил он мне. – Я же должен для вас зарабатывать! – И добавлял: – Думаешь, мне это нравится?

Свекровь ежедневно заглядывала ко мне. Не раздеваясь, тискала ребенка, давала кучу дельных советов, но, едва я просила ее хоть немного побыть с Димкой, убегала, вспомнив о каких-то очень важных делах.

Как-то раз, столкнувшись с невыспавшимся сыном, предложила ему ночевать у нее. Пока ребенок маленький и неуёмный.

– Понимаешь, Шурочка, – разъяснила она мне доверительно, – мужчины – создания менее выносливые, чем мы. Твой муж так сильно устает на работе, ты б не изводила его претензиями всякими! Сама справляешься прекрасно, ведь целый день дома сидишь, молодая, крепкая. А его пожалей. Он людей лечит. Нельзя, чтоб руки у него на работе дрожали.

Еще через три месяца муж заявил, что его достали мои слезы, обиды и претензии, а также бесконечный детский рёв. Он и не ожидал, что ему будет столь тяжело всё это выносить. И потому принял решение: взять отпуск и отправиться со своими друзьями в город Сочи. Чтоб привести в порядок нервную систему и отдохнуть от нас. Моего согласия не требовалось: быстренько собрал вещи и укатил. Лето было в разгаре.

Так я поняла, что мой ребенок никому, кроме меня, не нужен. И полюбила его изо всех своих сил. Теперь нас таких – никому не нужных – было двое…

– А что же твои родители? – спросил Грегори. – Они не видели, как непросто тебе живется?

– Так случилось, что родители отправились проведать Лизу незадолго до моих родов – никто ведь не ожидал, что они будут преждевременными! – словно бы оправдываясь, проговорила я и добавила: – Я прекрасно понимала, что ломать их поездку, оформленную с немыслимыми трудностями, резона не было.

– Ну, хорошо, проведали, вернулись и дальше? Я хочу понять, как скоро они, взрослые люди, осознали, что своими руками толкнули тебя в пасть к крокодилу?

Я посмотрела на Грегори с недоумением. Ничего дурного я ему про бывшего мужа не рассказывала, напротив, старалась как можно объективнее описывать действия Лапонецкого. Неужели Грегори настолько проницателен, что умеет читать между строк?

Надо тщательней следить,

Как и что произносить!

– Понимаешь, Гриша, вскоре после того, как Лиза покинула страну, у отца начались неприятности. Посыпались анонимки. Ему стали отказывать в публикациях, давая понять, что легкомысленным поступком своей дочери он поставил под сомнение собственную репутацию. Завистники торжествовали: появился повод для порицания и травли.

– Да-да, я хорошо помню, как выдворяли из страны Войновича, как глумились над Синявским с Даниэлем, как вынудили уехать Бродского, Аксенова, лишили гражданства Любимова – время такое было.

– Так вот, в это самое время у папы на нервной почве обострилась астма и прочие застарелые недуги. Он все чаще повторял, что устал от страны, в которой нечем дышать честному человеку. Заявлял, что ее превратили в одну большую Зону. Мама тоже пострадала, но в значительно меньшей степени: ее пропесочили на редколлегии журнала. И поставили «на вид».

– Понимаю. Не до дочки им было в тот период. Тем более, по их мнению, они удачно пристроили тебя, отдав «в надежные руки». А истинное положение вещей, судя по всему, просто предпочитали не замечать.

Он всякий раз попадал в болевую точку. Я не собиралась в том сознаваться. Это была моя затаенная, частная, никому не ведомая драма…

Лиза с мужем организовали для отца курс лечения в одной из лучших израильских клиник. Чтобы оплатить его в полном объеме, требовались немалые средства. И тогда родители приняли стихийное решение: репатриироваться. Как ни удивительно, это довольно быстро у них получилось. Отца многие знали и приняли с готовностью.

Конечно, родители мне звонили. И переживали, когда я, всхлипывая в трубку, сетовала на своё полнейшее изнеможение, недосып и изоляцию от внешнего мира. Но когда я пыталась пожаловаться на мужа, точнее, на его постоянное отсутствие, а также на нехватку помощи и от него и от свекрови, меня резко обрывали:

– Не будь мещанкой, Аля! К тебе все относятся превосходно, мы на днях только об этом беседовали. Они так пекутся о вас с мальчиком, так заботятся, зачем же наводить тень на плетень? Дурно это, Аля.

Я прикусывала кончик языка и затыкалась. Крыть было нечем. Родители всегда охотнее верили чужим словам, нежели моим жалобам и стонам. Воспринимая их просто как обычные капризы. Мне же очень не хватало родных лиц. Я остро ощущала, какая хорошая была у меня семья, каким полноценно-счастливым детство, как вольготно мне тогда жилось. И почему же я прежде не ценила этого?

Поэма Лермонтова «Мцыри» была одной из самых любимых в школьной программе. Я знала ее наизусть и здорово выручила своих одноклассников, когда на уроке литературы самостоятельно вызвалась к доске. Мне хотелось прочитать ее целиком. Но урока, к сожалению, не хватило. Моя декламация заняла слишком много времени, и учительнице пришлось прервать ее на самом интересном месте. Страдания юного горца трогали мое сердце. Я не понимала одного: как это – привыкнуть к плену?

– Человек – существо живучее, – сказал папа, – способное приспособиться к чужому языку, незнакомой пище, к отсутствию удобств. Человек способен свыкнуться даже с пленом, представь себе!