Медвежий угол - Фредрик Бакман

Ее спросят про алкоголь и марихуану. Но не спросят про бездонный ужас, который останется с ней навсегда. Не спросят об этой комнате с проигрывателем и постерами на стенах, которую ей не суждено забыть. О пуговице, упавшей на пол, и панике, которая останется на всю жизнь. Она беззвучно плакала, намертво придавленная его телом к кровати, молча кричала сквозь зажимавшую рот ладонь.

У насильника на все про все уходит пара минут. Для жертвы это длится вечно.

На дворе стояла субботняя ночь, то, что должно было случиться, случилось. Только Ана пока об этом не знала. Девушки из старших классов смеялись над ней, когда она заглянула на кухню и спросила, где Мая.

– Ты про ту шлюшку? Она пошла с Кевином. Не волнуйся, малышка, он ее выкинет, как только получит свое. Парни мелкую рыбешку сливают обратно в море.

Их хохот прожег дыру у нее в спине, в горле встал ком. Ана, конечно, могла продолжить поиски подруги, она постояла минуту, держа в руках телефон. Но злость пересилила. Мало что может сравниться с обидой, которую испытываешь, когда лучшая подруга впервые променяла тебя на парня, и нет ничего печальнее, чем возвращаться одной с вечеринки, когда тебе пятнадцать лет.

Девочки познакомились в детстве, когда спасли друг другу жизнь: Ана вытащила Маю из ледяной проруби, а Мая Ану – из одиночества. Во многом они были противоположностями, но обе любили по-дурацки плясать, петь во все горло и носиться на скутере. Неплохие предпосылки для верной дружбы. Подруга важнее друга. Из всех обещаний, которые они когда-либо давали, это было важнее всего: подруга никогда не оставит.

Девушки на кухне продолжали смеяться над Аной. Они комментировали ее одежду и фигуру, но она не обращала внимания – все это она уже слышала в школьных коридорах и видела в соцсетях. Из-за угла на нетвердых ногах вышел Лит и уставился на Ану.

– Пошел ты в жопу! – пробормотала она. Потому что им всем туда и дорога.

Дойдя до двери на улицу, она в последний раз подумала, не позвонить ли Мае. А может быть, стоит еще разок поискать ее на втором этаже? Нет, с нее хватит, надоело побираться. Даже в городе, где три четверти года земля покрыта снегом, невыносимо холодно в тени того, кто чуть популярнее, чем ты. Ана выключила звук в телефоне и убрала его в сумку. У человечества есть множество ядов, но сильнейший из всех – гордыня.

Увидев Амата, она положила руку ему на плечо. Тот был настолько пьян, что не смог бы разобрать верхней строки в кабинете окулиста. Ана вздохнула:

– Если увидишь Маю, передай ей, что я не могу больше ждать, пока она решит, любит она арахис или нет.

Амат остановился в полном недоумении.

– Где… то есть что… то есть кто?

Ана закатила глаза:

– Мая. Передай ей, что я свалила.

– А она… где?

После этого вопроса взгляд Амата прояснился, он почти протрезвел. Ане стало его жалко.

– Милый Амат, ты что, не понял? Поищи в спальне у Кевина!

Это разбило Амата на тысячу мелких осколков, но у Аны не было сил его утешать. Она не могла больше здесь оставаться, потому что ее саму разрывало на части. Ана хлопнула дверью, и ночной мороз ласково потрепал ее по щекам. Дышать стало легче, сердце забилось ровнее. Она выросла на природе, и в четырех стенах всегда чувствовала себя как в тюрьме. Выстраивать отношения, пытаться завести друзей, добиваться принятия обществом, вечно голодать и шлифовать себя наждаком, чтобы уменьшиться и занимать минимум места, – от этого у Аны начиналась клаустрофобия. Она шла среди леса по темной дороге и чувствовала себя гораздо увереннее, чем в доме, полном людей. Природа никогда не причиняла ей зла.

Единственная тайна, что когда-либо была у Маи от подруги, останется за закрытой дверью на верхнем этаже в доме Эрдалей. До последнего, даже когда она уже не могла дышать под ладонью Кевина, она говорила себе: «Не бойся. Ана скоро придет. Она тебя не оставит».

Амат никогда толком не поймет, что им двигало в тот момент. Ревность? Возможно. Мания величия? Вполне вероятно. Комплекс неполноценности? Не исключено. Влюбленность? Определенно. Двое юниоров сидели на ступеньках, охраняя вход на второй этаж. Когда они сказали, что ему сюда нельзя, Амат неожиданно для них и для самого себя взревел, как дикий зверь: «Вы из какого, сука, звена?»

Все то время, пока он играл в малышовой команде, а потом и в детской, ему то и дело говорили, что у него превосходные ноги, но не они привели его к успеху. А глаза. Они у него работали куда быстрее, чем у остальных, он успевал больше увидеть и запоминал все детали каждого нападения. Боковым зрением он фиксировал диспозицию игроков, движения вратаря, каждый промельк в углу глаза, когда товарищ по команде прижимает клюшку ко льду.

Юниоры испуганно отпрянули. Лестница состояла из трех пролетов. Наверху висели фотографии Эрдалей, а дальше – множество снимков одного только Кевина. Пятилетний малыш в хоккейной амуниции. Кевин в шесть лет. Кевин в семь лет. Та же улыбка. Тот же взгляд.

Амата будут выспрашивать, что именно он услышал. Где в тот момент находился. Но он так и не сможет ответить, что это было: «нет», «прекрати» или просто стон человека, которому зажимают ладонью рот. Возможно, ни то, ни другое, ни третье. Возможно, он открыл дверь, повинуясь инстинкту. Его спросят, был ли он пьян. Будут строго смотреть и продолжать расспросы: «Правда ли, что в течение долгих лет ты был влюблен в упомянутую девушку?» Единственное, в чем Амат будет совершенно уверен: у него превосходные глаза. Куда проворнее, чем ноги.

Нажав на дверную ручку, он остановился на пороге комнаты Кевина и увидел насилие и порванную одежду. Слезы и ярко-красные отметины от мужских рук на шее девушки. Один человек использовал другого против его воли. Амат увидел все, потом он будет видеть эту сцену во сне в мельчайших деталях. Он запомнит всех игроков НХЛ на постерах. По одной простой причине: над кроватью в его комнате висели в точности такие же постеры.

Увидев в дверях Амата, Кевин на пару секунд утратил бдительность. Мае этого оказалось более чем достаточно. Дело не в хорошей реакции: это был вопрос жизни и смерти. Инстинкт выживания. Она ухитрилась как следует ударить его коленом и сбросить с себя. Потом со всей силы дала Кевину по шее и убежала. Она совершенно не помнила, как покинула комнату, кто встретился ей на пути, была ли у нее стычка с охранявшими лестницу юниорами. Возможно, все были слишком пьяны, чтобы обращать на нее внимание, а может быть, сделали вид, что не замечают ее. Она вывалилась из дверей и бросилась бежать.

Дело шло к марту, Мая брела в темноте по обочине, снег облеплял ноги, горячие слезы стекали по щекам, но, падая с подбородка, превращались в крошечные льдинки. «В этом городе, Мая, жить нельзя, здесь можно только выживать», – говорила мама. Только теперь она по-настоящему поняла, что имелось в виду.

Мая плотнее закуталась в куртку – как та на ней оказалась, она не помнила. Блузка была порвана, шею и запястья покрыли продолговатые синяки. За спиной послышался голос Амата, но она не остановилась. Тот задыхаясь ковылял по снегу, пока не упал на колени. Пьяный и раздавленный, он выкрикивал ее имя. Наконец она обернулась и, сжав кулаки, уставилась на него. Слезы лились из глаз от обиды и ярости.