Жена напрокат - Надежда Мельникова

вдоволь, перебираю вещи на полках. «Пчёлку» я нахожу сразу и тут же натягиваю её. В общем-то неплохо, вполне себе оверсайз. А вот с шортами сложнее. Они все чёрные и одинаковые. И ни одни даже близко не подходят мне. Но делать нечего, и я, перемеряв несколько, выбираю единственные, что с меня не спадают.

Хотя это спорное утверждение, потому что, как только я делаю шаг, тут же снова остаюсь в марлевых трусах. Шорты бесформенной кучей стекают на пол.

Глядя на себя в зеркало, задумчиво вздыхаю. Вот всё у меня не как у людей. Сабина как будто с картинки гламурного журнала, а я — словно из фильма… ужасов.

Поднимаю шорты с пола и подвязываю их поясом банного халата. Бантик получается достаточно массивным, но благодаря пчелиному оверсайзу он не заметен под кофтой. Не так уж и плохо для подруги Фёдора и совершенно ужасно для невесты тритона.

Становится грустно. Не так я себе представляла жизнь олигархической барышни. Впрочем, я ведь ненастоящая, поэтому могу и помучиться. Оглядываясь на поднос, стоящий на постели, решаю перекусить. Всё равно на сытый желудок думается гораздо лучше.

Тянусь к яйцу, как-то незаметно приговариваю круассан, выпиваю чай, ещё один чай. Ещё одно яйцо, думаю о жизни и голодающих в Африке, которые не могут себе позволить даже половину такого вкусного рогалика.

И всё как-то грустно и печально, даже спускаться вниз не хочется. Ему вздумалось поиграться со мной, я не позволила, сейчас он завтракает с Сабиной, намазывая ей бутерброд фруктовым джемом. А может быть, сладкую булочку шоколадной пастой. Помешивает овсянку, разрезает лимон. Боже, они наверняка целуются. Он убирает прилипшие крошки с её губ. Он хвалит её утренний наряд, шепчет на ушко, что спит и видит, когда она разведётся.

Довожу себя до такого состояния, что чуть не плачу. Подхожу к окну, разглядываю территорию. У Белозерского-старшего шикарный сад. Ночью этого не было видно, а сейчас я не могу налюбоваться красотой природы. Особенно впечатляют кусты роз. Цветки на них густо-красные, яркие, стойкие и махровые, а листья тёмно-зелёные, очень крупные и кожистые. Такую красоту я видела только на картинках. У Белозерского отличный садовник.

На балкон я больше не лезу, боюсь, вдруг опять захлопнется дверь, поэтому восхищаюсь красотой через стекло.

Но в этот момент за моей спиной в замке поворачивается ключ. Я вздрагиваю и мухой лечу на кровать, мечусь по покрывалу, как будто не знаю, какую позу лучше выбрать, чтобы выглядеть приличнее. Благодарю высшие силы за то, что успела одеться.

Герман смотрит на меня, потом на пустой поднос, заваленный скорлупками от яиц и крошками от круасанов.

— Я спустился вниз, чтобы принести тебе кофе, потому что знаю: ты не любишь чай по утрам. Думал позавтракать вместе, но вижу, тебе это уже не нужно. Ты уже съела свой завтрак, — пауза, — и мой завтрак.

Начинаю задыхаться от стыда. Он выглядит строгим и вроде бы до сих пор обиженным, но заботливым. Перед глазами вспыхивают сердечки. Ох! Он сделал мне кофе… А я сожрала его яйца. Последний раз такой позор я испытывала, когда на новогодней дискотеке в школе надела новое платье в обтяжку. И в разгар праздника ко мне подошёл знакомый парень сообщить, что у меня сзади дырка. Побежала в туалет, покрутилась там у зеркала и обнаружила на половину попы разошедшееся по шву платье... А я ещё думала: почему на меня все так пялятся?

Глаза тритона не отпускают. Я утопаю в них. Чувствую слабость во всём теле. Я сжимаю ткань покрывала и проклинаю себя за тупость. Кто же мог подумать, что он обиделся, но не до конца.

— Я решила, что вы затаили на меня смертельную обиду и ушли в дальние дали, Герман Игоревич.

— Итак, в браке с тобой, Аня, я буду голодным и обиженным.

Он так многозначительно намекает на то, что я не разделяла его страсть, что у меня начинает болеть всё тело. От живота до макушки.

— Ну нет. Дело же не в этом, Герман Игоревич, — мы отчего-то шепчем, — просто я не вовремя вспомнила про Фёдора. Хотите, я вам сделаю бутерброд? Я умею. — Спрыгиваю с кровати, подхожу к нему.

А он стоит, не двигается. Смотрит на меня как терминатор на Сару Коннор. И я понятия не имею, плохо это или хорошо.

Он ставит чашку на поднос. И в этот раз никуда не уходит, останавливаясь возле меня. Суровый, но такой привлекательный. Приятно, что он отходчивый. Походил и остыл. Хотя разве могу я понять мысли изворотливого бизнес-ящера? Вот бы попасть ему в голову и узнать, насколько сильно он любит Сабину и как на самом деле относится ко мне.

— Ты хоть заметила, что эти яйца необычные? Это араукана. Мой отец ими очень гордится.

— Чё? — сглатываю накопившуюся слюну влечения.

Иногда он такой загадочный. Так было в перевязочной. И вот так сейчас.

— Эту породу кур относят скорее к декоративной, так как показатели яйценоскости очень невелики.

— Ой, это плохо, — пересохшими губами.

— Да-да, поэтому мой батя ухаживает за ними как за детьми, греет их, в клювики целует. Яйца у них могут иметь голубой, зеленый и бирюзовый оттенки.

— Как-то это не вяжется с его отношением к бывшей жене и детям.

— Аня! — останавливает меня тритон.

— Всё-всё, молчу, босс. Я включила радары и слушаю о яйценоскости.

Не могу остановиться и перестать заглядывать ему в глаза. Он стоит на месте. Не двигается. Шикарный, богатый, фиктивный.

Только что я поняла одну вещь. Я не в состоянии долго злиться на своего придурка босса. Он меня бесит, но от этого раздражения в животе возникают бабочки. И они как безмозглые дурочки машут крыльями, создавая приятный ветерок у пупка… И ниже пупка, прости господи.

Усмехнувшись, босс закатывает глаза.

— Я просто решила, ну, когда ела их, что они крашеные. Эти ваши яйца.

— Думаешь, кто-то стал бы их красить? — хрипит босс.

Что это у него с голосом? Встретил Сабину и осип от радости? Увидел жену брата и, чтобы не наброситься на неё, засунул детородный орган в тиски до её развода?

Ох, и оторвутся же они, когда она подпишет необходимые бумаги в суде. Прям вот вижу, как тритон с разбегу разрывает рубашку на груди и падает на Сабиненцую сверху. А она пищит. От счастья, естественно.

—