Рецепт счастья от доктора Тины - Ирина Степановская

– После его смерти?

– Какая разница…

– Отвезти тебя домой? – спросил Ашот.

– Нет, – сказала она. – Не беспокойся! Я доеду сама. – Она ушла. Наступила темнота, в которой Ашот почувствовал, как кто-то отпустил его руку. Во всем теле и в голове возникла тупая, давящая боль, он захотел открыть глаза, встать, повернуться… и не смог. Тогда он застонал.

Лекарство всосалось. Когда Оля начала чувствовать его действие, она продиктовала Саше первую строчку. Вообще-то, она не почувствовала ничего необыкновенного. Она старалась описать все честно, как есть, ничего не приукрашивая. Через какое-то время ее потянуло в сон. Она продиктовала и это. Саша приблизительно знал, что так и должно быть, но почему-то испытал некоторое разочарование. Ему хотелось, чтобы Оля рассказала нечто особенное, яркое, неизвестное. Потом ему стало веселей: Оле показалось, что будто в голове у нее открывалась какая-то потайная дверца, как у шкатулки, из которой выпрыгивает чертик, и в это отверстие улетучиваются все ее мысли. В голове появилась необыкновенная легкость – достаточно было только поднапрячься, и все мировые проблемы были бы решены. Саша Дорн, усердно записывавший все, что она говорила, и аккуратно проставлявший время, даже хихикнул, до того ему показалось забавным сравнение с чертиком. Потом Оле пришли в голову интересные мысли о любви. Она рассказала Дорну, что ее любовь не имеет никакого конкретного отношения ни к ней самой, ни к нему, а является частью океана общей мировой любви.

– Ага, появилось абстрактное мышление, – удовлетворенно констатировал он. Тут Оля закрыла глаза и стала клониться на пол.

– Эй! Пойдем, я положу тебя на диван! – Саша потряс ее за плечо, но Оля не отвечала. Чтобы она не упала, он поднял ее и понес. Оля была тяжелая, и он с облегчением скинул ее на диван. Пружинный механизм дрогнул. У Оли завернулась рука, но она не выправила ее, потому что не почувствовала. Саша подумал и помог ей. Постоял рядом с диваном, посмотрел. Оля спала. Через некоторое время ему стало скучно смотреть на нее, и он вернулся в чуланчик.

* * *

Тот мир, в котором Оля всегда себя ощущала, перестал быть трехмерным. Это было удивительное ощущение, и ей очень захотелось его описать, но ее губы и язык уже перестали ее слушаться. И сама Оля перестала осознавать себя человеком. Ничего похожего на ранее окружающий ее мир не было вокруг. Не было вещей, не было ничего. Даже само слово «вокруг» было неуместно, потому что оно подразумевало единицу хоть чего-нибудь, вокруг которой могло бы что-то происходить. Оля больше не была единицей. И вокруг нее не было тоже никаких единиц.

– Я в другом измерении. Оно простое до отвращения. Оно как чистая материя. Это не мир, это производное моего сознания… – Ей казалось, что она произносит это. Потом исчезли и мысли. Она стала ощущать себя разноцветными плоскостями, не имеющими объема. Пришел страх. Ужасным казалось именно то, что объемы, как и вообще все предметы, отсутствовали. Оля будто стала сама одной из плоскостей, перемешанных с другими. Она одновременно была всеми плоскостями и никакой в отдельности. Времени тоже больше не существовало. Не было ни сияющих труб, со смаком описываемых в книгах типа «жизнь после жизни», ни ослепительных ангелов и подземных рек, по которым, согласно классикам, следовало переплавляться из царства живых в царство мертвых. Не было даже вращающейся трубы. В Олином сознании больше не было ничего. Не было уже и самого сознания. Оно разлетелось на какие-то фрагменты, бессмысленные куски, не похожие ни на сновидения, ни на реальную жизнь, ни на жизнь вообще. Она еще каким-то образом догадалась, что превратилась в Ничто, а потом и это Ничто бесследно исчезло.

Когда Саша примерно через полчаса выглянул из чулана, Оля, казалось, по-прежнему спала. Саша недовольно нахмурился – институтские знакомые позвонили и пригласили его посидеть где-нибудь или просто погулять по Москве. Саша подошел к дивану, потрогал Олю за плечо.

– Э-эй! Как дела? Не пора ли нам просыпаться? – но Оля молчала, и он, вздохнув, снова скрылся в чулане – стал кормить варана Кешу. Потом почистил его клетку. Ребята позвонили еще раз. «Ну, хватит дрыхнуть, – подумал он. – Надо ее будить». Он решительно прошел в комнату и тут услышал нечто необычное. Оля больше не молчала. Из груди ее вырывались редкие, пронзительные хрипы. Р-р-аз – и остановка. Потом снова – р-р-аз! И опять остановка.

– Оля, ты чего? – Саша испугался. Никогда он не слышал такого дыхания. Самым жутким, пожалуй, был даже не хрип, а вот эта долгая пауза. Р-раз! – и опять тишина. Он растерялся. Надо ее как-то разбудить! Он побежал в кухню и быстро набрал полную кружку холодной воды. Подбежал и сильно брызнул Оле в лицо. Никакой реакции, только опять это жуткое «Р-раз!». Он отставил в сторону кружку, несмело шлепнул ладонью Олю по щеке, потом по другой – никакого ответа. Что же делают в таких случаях доктора? Он лихорадочно вспоминал все, что когда-нибудь слышал и видел, но ничего разумного не мог припомнить. Искусственное дыхание? Но ведь она вроде дышит… Еще они зачем-то смотрят глаза. Саша осторожно потрогал пальцем Олино веко. Нет, все это ерунда, она сейчас проснется… Страшный хрип вдруг прекратился. «Ну, слава богу!» – подумал Саша. Но Оля вдруг побледнела и странно обмякла. Он в ужасе отпрянул и кинулся к телефону. Надо срочно звонить Владу! Зачем он тянул? Почему такая простая мысль до сих пор не пришла ему в голову? Где же его номер? Саша стал тыкать кнопки, открывая телефонную записную книжку. Слава богу, вызов пошел. «Ну же, братик, где же ты? Скорей отвечай!»

– Брателло? Рад тебя слышать. – Голос у Влада был родной, размягченный.

– Влад, мне срочно нужна твоя помощь!

– А я-то думал, мой младший братик просто по мне соскучился… – Владик сидел один в кабинете Михаила Борисовича Ризкина и тупо разглядывал вновь им самим извлеченный из-за шкафа учебный плакат, от которого отказался утром. За окнами было уже темно, в ярком электрическом свете хищно поблескивали стекла препаратов, лежащие на планшетках. В одно из окон был виден освещенный праздничный зал в главном корпусе больницы. Должно быть, там сейчас играла музыка.

«Амилоидоз почки» – картонный плакат стоял на полу, прислоненный к ножке ризкинского письменного стола. Во всей красе – огромная почка в продольном разрезе, сбоку в рамке изображение под микроскопом – серые включения амилоида в почечной ткани.

«Вот итог моей жизни. – Владик склонил голову набок, изучая рисунок. – Скоро тридцать лет, сижу в праздник один, никого не хочу видеть, ненавижу женщин, думать не могу о детях, любуюсь на амилоидоз почки».

– Влад, ты чего молчишь? – закричал в телефон Саша. – Влад! Ты не пьян?

– Только слегка. Сашка, пойдем куда-нибудь, еще выпьем?

– Влад, ты не представляешь, что у меня сейчас происходит. Скорее, как можно скорее, приезжай ко мне! – Давно уже, пожалуй, с самого детства, старший Дорн не слышал в голосе брата таких интонаций.

– А что случилось?

– Влад, – Саша говорил быстро и вместе с тем приглушенно, как говорят, когда лишние свидетели не нужны, – у меня сейчас в квартире одна девчонка, и она, кажется, загибается. Я не знаю, что с ней делать… Может, желудок надо промыть? Но она вроде как без сознания…