О чем говорят президенты? Секреты первых лиц - Вячеслав Кеворков

Хорошо изучив нрав своего руководителя, я решил лететь в Москву, не дожидаясь чьих-либо решений.

— Вы с ума сошли! — стала урезонивать хозяйка виллы, перехватив меня с чемоданом в коридоре. — Разве можно 13-го числа в такой далекий путь, да еще самолетом?! У вас ничего сегодня не сладится. Напрасно будете тратить время и рисковать.

В человеке был заложен грандиозный талант предсказателя. Не успела она пересказать мне все неудачные истории, приключившиеся с ней и ее знакомыми именно 13-го числа, как зазвонил телефон, и незнакомый голос произнес:

— Вам просили передать, что самолет с писателем на борту находится в воздухе, в аэропорту Франкфурта-на-Май-не он должен приземлиться в… по местному времени.

Я не поверил ушам и попросил повторить. Голос, словно записанный на магнитофонную ленту, слово в слово повторил тот же текст. Растерявшись, я задал какой-то несуразный вопрос, к чему голос был, видимо, также готов, и ответил мне вполне в традициях министра иностранных дел Громыко: к сказанному ему нечего добавить.

Оставалось лишь мчаться в Западный Берлин, чтобы уведомить Бара, как он того просил. Его секретарь, фройляйн Кирш, ответила, что он и Брандт находятся на заседании бундестага. Но, видимо, поняв по голосу, что дело чрезвычайное, попросила не вешать трубку. Скоро раздался голос Бара.

Я сказал, в чем дело. Ответом было длительное молчание, закончившееся фразой, которую на русский язык, избегая идиоматики, можно перевести: «Так дела не делаются!»

Как выяснилось позже, положив трубку, Бар вернулся в зал заседаний и сообщил новость Брандту.

Тот тут же распорядился известить Беля и связаться с властями во Франкфурте. После чего Бар покинул зал и о том, что произошло затем, достоверно свидетельствовать не мог.

Фройляйн Кирш уверяла, что в следующую же минуту Брандт взял слово и сообщил депутатам, что с минуты на минуту ожидается прилет Солженицына в Германию.

Новость эта, по свидетельству Кирш, была встречена депутатами аплодисментами.

Брандт никогда к этой теме больше не возвращался. То ли она была ему не слишком приятна, то ли он считал ее исчерпанной. Андропов тоже и, видимо, по тем же соображениям.

В конце апреля 1974 года западногерманская пресса захлебнулась сенсацией: в ближайшем окружении канцлера Вилли Брандта разоблачен шпион!

Как все люди его профессии, шпион носил темные очки и звучащую на французский лад фамилию Гийом. Явился шпион не «из холода» и не «с любовью из России», а прибыл из ГДР, как выяснилось позже, вопреки желанию советского руководства.

Как ни странно, расследование дела с самого начала компетентные органы повели совместно с прессой. В этом тандеме журналисты оказались, естественно, более усердными. По публикациям становилось ясно, что целью совместного расследования было не столько разоблачения шпиона, выяснение обстоятельств и причин утечки государственных секретов, сколько выявление и смакование фактов супружеской неверности самого канцлера.

В нескольких публикациях, правда, мелькнула мысль, что, сопровождая Брандта на отдыхе в Норвегии, шпион мог прочесть пару другую шифрованных телеграмм, но в сравнении с амурными досье эта информация выглядела невыносимо скучной, а потому была тут же забыта в пользу скрупулезного изучения неисчерпаемой темы отношений между полами.

Какая-то газета попробовал было вступиться за Брандта, высказав предположение, что дееспособный канцлер все же лучше, чем импотент. Спорить с этим никто не стал, но антибрандтовская кампания от этого ничуть не утихла, а даже наоборот— все более принимала форму истерии с ярко выраженным бульварно-сексуальным оттенком. На страницах газет замелькали лица охранников Брандта, в том числе и тех, которые добродушно улыбались нам во дворе на Пюклерштрассе во время приезда туда канцлера. Теперь лица их были сосредоточены. Им приходилось неимоверно напрягать память, давая бесконечные показания по поводу каждого, кто вступал когда-либо в контакт с Брандтом. И тут главное внимание следователей было сосредоточено на дамах, с которыми канцлер поддерживал какие-либо отношения.

Мы были готовы ко всему. Однако, как ни странно, нами в этой связи никто не заинтересовался.

Думается, у немецкого правосудия и без того оказалось достаточно доказательств, что Леднев и я не принадлежим к женскому полу.

В первых числах мая Бар предупредил, что дело приобретает серьезный оборот. Брандт крайне подавлен незаслуженно раздутым прессой скандалом, а еще более тем, как ведется следствие, которое, допрашивая охранников, выясняет не обстоятельства по факту дела, а роется в несвежем белье. В этой же связи всплывала и фамилия Герберта Венера. Он, ссылаясь на тесные отношения с главой Ведомства по охране конституции Нолау, постоянно говорит о существовании каких-то крайне компрометирующих канцлера фотографий, запечатлевших его в дамском обществе.

Одним словом, создавалось впечатление, что, несмотря на поддержку, оказываемую Гельмутом Шмидтом и другими близкими по партии людьми, Брандт может не выдержать напряжения и подать в отставку.

Тем же вечером я вылетел в Москву, а наутро уже докладывал шефу, как шло развитие кризиса в последние дни. Андропов был подавлен, слушал молча, лишь незадолго до конца моего монолога прервал:

— Вот результат небрежного отношения к своему окружению! Еще осенью прошлого года история с Венером в Москве расставила все по местам. Чего было ждать? Ну, а теперь посиди тихо, я доложу Леониду Ильичу…

Брежнев оказался на месте, и Андропов приступил к пересказу, но затем, взглянув на меня, на мгновенье замолк.

— Леонид Ильич, передо мной сидит Кеворков, он только что прилетел из Германии. Есть смысл послушать из первых уст.

— Приветствую тебя, — зазвучал в трубке дружелюбный бас. — Что там происходит с моим другом Брандтом?

Я вновь повторил в деталях только что рассказанное.

В трубке повисла тишина, затем раздалось пощелкивание языком. Когда же я приступил к рассказу о ходе следствия, он перебил:

— Подожди, подожди… Я в толк не возьму… Ты говоришь, охранники рассказывают про женщин, которые бывали у Брандта, так я тебя понял?

— Так.

Из последовавшего затем диалога становилось ясно, что Брежнев не просто близко к сердцу воспринял все происшедшее с Брандтом, но невольно отождествил в несчастии себя с ним. А представив себя в роли преследуемого, обиделся, затем возмутился и дал волю своим чувствам.

— Ты мне объясни, кому нужны охранники, которые вместо того, чтобы заботиться о безопасности, подглядывают в замочную скважину?! Гнать их надо, да не вон, а под суд за нарушение должностных инструкций! И потом, что за следствие, которое не понимает, что бабы существуют не затем, чтобы им рассказывать государственные секреты, а совершенно для других целей? Ведь это же не детективный роман, а жизнь!