Я — Господь Бог - Джорджо Фалетти

Уже через минуту она возвратилась с желтой папкой в руках. Между кабинетом капитана и ее рабочим местом лежал всего один лестничный пролет. Она закрыла дверь и подошла к письменному столу.

— Пару дней назад во время демонтажа здания на Двадцать третьей улице в пространстве между стенами обнаружили труп. Вскрытие показало, что он находился там примерно лет пятнадцать. Никаких примечательных следов не нашли, кроме вот этого.

Рассел не сомневался, что капитан уже в курсе дела, поэтому понял, что детектив Вивьен Лайт излагает эти сведения специально для него, а значит, не забыла о договоренности.

Девушка продолжала:

— На земле рядом с трупом мы нашли бумажник и в нем — два снимка. Вот они.

Она передала капитану черно-белые увеличенные фотографии из желтой папки. Белью несколько секунд рассматривал их, а потом Вивьен передала ему снимок, который только что показал Рассел.

— А вот этот Зигги передал Уэйду.

Взглянув на него, капитан не удержался от восклицания:

— Боже праведный!

Он переводил взгляд с одного снимка на другой, словно не в силах остановиться, и наконец протянул их Расселу.

На одном из них парень в военной форме стоял возле танка, наверное, во время Вьетнамской войны. На другом тот же парень в гражданской одежде протягивал к объективу толстого черного кота, у которого, похоже, недоставало одной лапы.

Рассел понял, почему детектив Лайт принесла желтую папку и почему так удивился ее начальник. Парень с черным котом на снимке, найденном возле трупа пятнадцатилетней давности, оказался тем же самым, что и на снимке, который Зигги Стардаст передал ему перед смертью.

Я— Господь Бог…

Едва преподобный Маккин открыл утром глаза, как эти три слова вновь зазвучали в его сознании, словно бесконечно повторяющаяся магнитофонная запись. До вчерашнего вечера у него еще сохранялась где-то в душе крохотная надежда, что все это бред какого-то обезумевшего, самоуничтожающегося больного разума. Но его собственный разум и инстинкт, которые обычно конфликтуют друг с другом, сейчас хором твердили ему, что это правда.

А при свете дня все выглядело еще яснее и определеннее.

Он вспомнил конец того нелепого разговора в исповедальне, когда человек, сделав свое чудовищное заявление, заговорил другим тоном — просто, как бы по-дружески, но в то же время с угрозой:

— Сейчас я встану и уйду. И вы не последуете за мной, не попытаетесь остановить. А сделаете это — последствия окажутся весьма неприятными. Для вас и для дорогих вам людей. Поверьте мне, как можете поверить во все, что я сказал вам.

— Подожди. Не уходи. Объясни, почему…

Он прервал его, снова заговорив твердо и решительно:

— Я думал, что ясно выразился. Мне нечего объяснять. Могу только сообщить, что будет. И вы первым узнаете об этом.

Человек продолжал нести свой бред, словно говорил о чем-то совершенно естественном:

— В этот раз я соединил мрак со светом. В следующем взрыве соединю землю и воду.

— Как это понимать?

— Поймете со временем.

В голосе его звучала спокойная и неумолимая угроза. Опасаясь, что он в любую минуту исчезнет, отец Маккин в отчаянии задал ему последний вопрос:

— Почему ты пришел с этим разговором ко мне? Почему ко мне?

— Потому что вы больше кого бы то ни было нуждаетесь во мне. Я знаю это.

Он замолчал, и показалось — никогда не заговорит больше этот человек, который назвал себя властелином вечности. Но потом прозвучали его последние слова, его окончательное прощание с безысходным миром:

— Ego sum Alpha et Omega.[1]

Он поднялся и удалился почти бесшумно, за решеткой послышалось только шуршание зеленой куртки, и мелькнуло едва различимое в полумраке лицо.

Преподобный Маккин сник в кресле, обессилев, но не испытывая никакого страха. Видимо, пережитое оказалось настолько огромным и не поддающимся объяснению, что не оставляло места для каких-либо других чувств.

Он вышел из исповедальни бледный, и когда Пол, приходский священник, подошел к нему, то удивился его измученному виду.

— Что с тобой, Майкл, тебе нездоровится?

Он счел бессмысленным лгать. Кроме того, после случившегося у него и в самом деле не было сил служить полуденную мессу перед верующими. Месса — время радости и единения, и грешно осквернять ее мыслями, которые терзали его.

— Нет. Хотя, по правде говоря, мне что-то не совсем хорошо.

— Ладно. Иди домой. А службу проведу я.

— Спасибо, Пол.

В это время Пол как раз закончил разговор с одним прихожанином и попросил его подбросить Маккина в «Радость». Незнакомец представился как Вилли дель Кармине и указал на огромную машину, цвета которой Маккин даже не запомнил.

За время короткого пути он не произнес ни слова, глядя прямо перед собой, и выходил из задумчивости, только чтобы подсказать водителю дорогу, которую с трудом узнавал, хотя ездил по ней тысячу раз.

Оказавшись во дворе общины, он вдруг обнаружил, что машина уже отъезжает, а он даже не поблагодарил человека, оказавшего ему такую любезность, и не попрощался с ним.

Джон находился в саду и, увидев машину, поспешил навстречу. Необычайно впечатлительный, он обладал особым умением читать в душах людей.

Отец Маккин знал, что он сразу же почувствует — что-то не так. Он понял это еще по голосу Джона, когда звонил ему из церкви и предупредил, что вернется. И как бы в подтверждение тому Джон приблизился к нему нерешительно, словно опасаясь показаться бестактным.

— Все в порядке?

— Все в порядке, Джон. Спасибо.

Его помощник больше не задавал вопросов, проявив тем самым и другую черту своего характера — деликатность. Они слишком хорошо знали друг друга. Маккин понимал: Джон не сомневается, что в нужное время и в нужном месте он поделится с ним своей проблемой. Откуда же ему знать, что на этот раз все обстоит иначе.

Проблема представлялась неразрешимой.

Именно поэтому Маккин и встревожился, как никогда в жизни. Прежде ему доводилось слышать рассказы священников, которым люди признавались на исповеди в совершенных преступлениях. Теперь он понял, что переживали они при этом и в каком оказывались затруднении при исполнении своего долга служителей веры и церкви.