Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II - Петр Романов

Сухие данные официального медицинского освидетельствования таковы: Гебель «получил 14 штыковых ран, а именно: на голове 4 раны, во внутреннем углу глаза одна, на груди одна, на левом плече одна, на брюхе три раны, на спине 4 раны. Сверх того перелом в лучевой кости правой руки». Только чудом Гебель остался жить.

Пролог бунта сыграл немалую, если не решающую роль во всех последующих событиях. С одной стороны, он заставил Муравьева действовать. На следствии подполковник объяснял: «…Видев ответственность, к коей подвергли себя за меня четыре офицера, я положил, не отлагая времени, начать возмущение».

С другой стороны, столь грязное начало в борьбе за кристально чистое дело деморализовало вождя. Муравьеву-Апостолу, похоже, стало не просто стыдно. (Он несколько раз порывался ехать к Гебелю, чтобы извиниться, а затем послал к его жене с уверениями, что ей самой и детям ничего не грозит.) Подполковник, кажется, впервые по-настоящему осознал, как трудно будет контролировать того демона, что декабристы по неосторожности могут разбудить – и в себе самих, и в своих подчиненных. Если уж сам «римлянин» не смог совладать с собой в ходе первого же столкновения, то что говорить о других?

Избиение командира полка тут же изменило психологический климат и в солдатской среде. Формально после Гебеля подполковник Муравьев-Апостол являлся старшим по званию и должности, но чин значил уже немного. Он и другие офицеры полка стали в глазах солдат мятежниками, а следовательно, их распоряжения перестали быть законными. Идти за офицерами или нет, являлось теперь делом добровольным. Чтобы в такой ситуации вести за собой солдат, одного приказа уже не хватало, требовались иные аргументы. И здесь лидер «южан» оказался изобретательнее «северян».

В своей работе с нижними чинами «северяне» обошлись обманом, заявив солдатам, что Николай жаждет отнять престол у старшего брата Константина, которому в Варшаве уже принесена официальная присяга. (Выводя людей на Сенатскую площадь, лидеры декабристов прекрасно знали, что Константин отказался от трона.)

Солдаты, убежденные в том, что стоят за настоящего «батюшку-царя», на площади искренне кричали: «Да здравствует Константин и его жена Конституция!», нисколько не сомневаясь в том, что так зовут новую императрицу. Имя Конституция, подсказанное офицерами, для русского уха звучало, правда, несколько непривычно, но в народе знали, что Константин вторым браком женат на польке, так что этот нюанс ни солдат, ни наблюдавшую за событиями толпу столичных обывателей не смущал.

Муравьев-Апостол поначалу попытался избежать обмана и заговорил с солдатами не на политическом, а на церковном языке. Как ему казалось, этот язык более доступен и убедителен для простого русского человека. Тридцать первого декабря 1825 года во время молебна на площади города Василькова по приказу нового начальства полковой священник прочел собравшимся так называемый «Православный катехизис» – сочинение Сергея Муравьева-Апостола и Михаила Бестужева-Рюмина.

Всерьез считать «Православный катехизис» богословским трудом не стоит, хотя и такие оценки среди русских историков встречаются. «Катехизис» ставил перед собой вполне очевидную задачу: откорректировать привычную для сознания тогдашнего русского солдата «властную вертикаль» (Бог – царь – офицер), убрав из этой триады ненужное с точки зрения республиканца среднее звено. Если бы затея удалась, то ложь о противостоянии Константина и Николая стала бы уже излишней, а дисциплина в полку могла бы быть восстановлена на принципиально иной, революционной основе.

Если говорить о форме, то документ действительно построен на библейских текстах. Если же говорить о его идейной начинке, то он базируется на учении Руссо о «естественных правах человека» и «общественном договоре». Муравьев и Бестужев опираются в основном на 8-ю главу Книги Царств, в которой Господь гневается на израильтян, просящих у него царя, и вместе с Библией делают вывод: «Избрание Царей противно воле Божией, яко един наш Царь должен быть Иисус Христос».

Все бы ничего, но библейский текст, как отмечают исследователи, декабристами-богословами был изрядно препарирован. Оксана Киянская пишет:

Опуская «лишние» с их точки зрения фрагменты Библии, декабристы-богословы заполняют возникшие бреши идеями Руссо. «Бог создал нас всех равными» – повторяют они вслед за французским философом. Следовательно, «русскому народу и русскому воинству» надо немедленно «раскаяться в долгом раболепии», ибо «без свободы нет счастья». И, наконец, закономерный вывод, ради которого, собственно говоря, и был написан и зачитан на площади в Василькове революционно-богословский манифест: поскольку цари «похитили» у народа свободу, народ имеет право «ополчиться всем вместе против тиранства и восстановить веру и свободу в России».

Попытка авторов «катехизиса» доказать солдатам, что закону Божьему ближе правление без царей, чем с царями, провалилась. Трактат вызвал больше интереса у историков, чем у тех, для кого он предназначался. Полкового священника солдаты вежливо выслушали, но аргументы Руссо не восприняли.

Поскольку ожидаемой идейной революции не произошло, лидеру «южан» пришлось возвратиться к тому, с чего начали «северяне», – к разговорам о верности присяге, принесенной Константину Павловичу. Прибывший в это время в полк младший из братьев Муравьевых – прапорщик Ипполит был представлен солдатам в качестве курьера от нового императора, который якобы приказывал полку идти к нему в Варшаву.

Но «сказка о Константине», как и красочные рассказы Муравьева об испанской эпопее подполковника Риего, полк уже интересовали мало. Некоторый интерес у солдат вызывала лишь ложная информация о том, что к мятежу уже якобы присоединились и другие части, а главным образом вдохновляли деньги из полковой кассы, которые лидер «южан» раздавал нижним чинам. Все неуклонно шло не к аккуратной и бескровной военной революции, а к классическому на Руси бунту.

Советские историки потратили немало сил на создание мифа, утверждая, что:

Многочисленные свидетельства очевидцев, рассказывающие о пьяных драках, изнасилованиях и грабежах окрестных мирных жителей, учиненных революционным полком, заставляют сделать совершенно иной вывод.

После подавления мятежа полиция еще долго собирала материалы не о политических, а об уголовных преступлениях, совершенных солдатами. Один из трактирщиков, например, заявил об украденных у него «360 ведрах водки». Полиция, потрясенная приведенной цифрой, поначалу усомнилась в показаниях потерпевшего, но затем свидетели все объяснили: «Водки и прочих питий действительно в указанном количестве вышло потому, что солдаты не столько оных [ведер] выпили, сколько разлили на пол».