Волчий пастырь. Том 1 - Сергей Извольский

Зато ковыляя вперед, я видел, что колонна передвигается вперед уже бегом, скоростью больше близкой к быстрому шагу. Я шел последним, с трудом переставляя ноги по расхоженной снежной каше поля. Но все еще не теряя из виду хвост колонны – так, чтобы меня не сочли безнадежно отставшим.

В голове пульсировала только одна мысль – двигаться вперед, держаться на ногах.

Просто продержаться. Осталось всего шестьдесят восемь часов, это исчезающе краткий миг в масштабе одной жизни.

Безнадежно продолжая ковылять в конце колонны, я вдруг увидел лежащее в снегу и едва подающее признаки движения тело.

Я дождался. Я смог.

Падали на тропе многие. Но не я первым не поднялся.

Передо мной, в растоптанном снегу проторенной тропы валялся худой и светловолосый парень. Тот самый слабый римлянин с серо-стальными глазами лириумщика, привлекший мое внимание еще во время марша в горы. Неподалеку от упавшего возвышался инструктор, внимательно наблюдая. Римлянин пытался ползти, но получалось у него это не очень хорошо – действо больше походило на барахтающегося жука.

Почему опять я крайний? – с грустью, через боль, подумал я, опускаясь на одно колено рядом с упавшим. И, подхватив его, протянул вверх, помогая подняться. Краем глаза при этом заметил совсем рядом спартанку с выцветшей татуировкой Асклепия.

Странно, у нее ко мне что-то личное? Судя по всему, она меня персонально сопровождает…

Эти мысли, под тяжестью обессилевшего римлянина, отошли в сторону. Он шел с трудом, подволакивая правую ногу – сильно изрезанную, уже с красными пятнами обморожения. Я с трудом ступал на сломанную левую. И таким нелепым организмом, с двумя ходячими ногами на двоих, мы смогли преодолеть около сотни метров, пока остальная колонна уходила все дальше вперед, постепенно скрываясь из вида.

И когда основную группу впереди уже стало не различить, инструктор-спартанка, сопровождающая лично меня, что-то сказала в коммутатор. И уже через несколько секунд с той стороны где скрылась из вида общая группа, послышались крики.

Сначала невнятные, а теперь приближающиеся.

– Животные! Скот! Вы все – тупой скот! Только и думаете что о тепле для своей жопки и жратве для желудка! Тупые организмы! Только о себе думаете!!! – срываясь на истеричный визг, исходил криком старший инструктор Блайд.

Которого все те, кто преодолеет отбор и получит право голоса, обязательно будут называть Глоткой.

– Почему только калечный Первый, которому я сломал ногу, остался помочь вашему соратнику?! И вы еще про себя таите обиду, что я называю вас скотами и желудками, тупорылые скоты и желудки? Только о себе думаете, только о своих желудках!

Судя по звукам, старший инструктор Блайд возвращал колонну обратно, щедро угощая кандидатов ударами и стека, и кулаков. Полминуты, и чуть больше трех десятков человек стояли вокруг нас с обессиленным септиколийцем.

– Что вам сказал господин капитан, желудки! А!? – голос Глотки сорвался уже в инфернальный визг. – Напомнить?! – продолжал он надрываться.

– Господин капитан сказал вам, тупые скоты, что отбор позволит вам проникнуться духом сплоченности коллектива, традициями и культурой Корпуса Спарты! Он сказал вам о том, овцы и бараны, что спартанцы и побеждают, и умирают вместе. А что я сейчас вижу, желудки? Почему вы бросили двоих соратников? Твари! Бездушные тупые твари, недостойные звания офицера Корпуса! Еще один подобный проступок, и вы все, вы все! Все пойдете обратно за белой таблеткой! Вы меня поняли, организмы?! Тупые скоторогие твари! Только о себе думаете!!! – кричащим визгом брызгал слюной каждому из ушедших вперед Глотка.

Старший инструктор исходил криком, а несколько человек по молчаливым жестам других инструкторов уже подошли к нам – подхватывая и римлянина, и меня под руки. Идти с чужой помощью оказалось ненамного легче – обмороженных ступней я уже почти не чувствовал, шагая ногами как деревянными. Бедро все сильнее стреляло болью; в полубеспамятстве, то и дело теряя сознание и безвольно опадая в чужих, меняющихся руках, я дошел до конца тропы.

И здесь, в грубо сколоченном щелистом бараке, когда забрезжил рассвет и появилась реальная опасность потери обмороженных конечностей, вступили в дело целители, приводя нас всех в порядок. Нас всех ожидало четверть часа блаженства лечения – под теплым куполом во время осмотра и работы лекарей.

Единственный момент в отборе, которыми можно наслаждаться.

– Первый! Третий! Седьмая! Восьмая, Десятый, Пятнадцатый! Тридцать третий! Сорок первый! Три шага вперед! Вы теперь первое отделение, желудки! Командир – Первый! Первое отделение, три шага назад!

– Второй! Пятая, Двенадцатый, Тринадцатый! Шестнадцатый… – продолжал выкрикивать имена Глотка.

Делил на отделения он на первый взгляд хаотично, но я знал, что его решение – взвешенная и выверенная рекомендация наблюдающих за отбором офицеров. В том числе наблюдений «официантов».

Следящие за кандидатами инструкторы уже имели первичный план состава отделений, по рекомендациям психологов. Сейчас, по мере выбытия кандидатов и первого испытания возвратом по тропе новичка, первоначальный план был скорректирован и наконец озвучен.

Причем составлены отделения были в том числе по рекомендациям максимальной несовместимости: к примеру в моем отделении кроме Сорок первого, слабого римлянина которой упал первым, и значит самого слабого физически кандидата на выбывание, оказались и оба Агилара – Себастиан, и Дженнифер.

Их неприязнь ко мне тайной для офицеров Корпуса определенно не была, так что в ближайшие шестьдесят пять часов нам вместе с ними одной командой предстоит преодолевать снежные равнины, форсировать ледяные ручьи, пытаться согреться в холодном лесу, спать под укрытием из тентов, тесно прижимаясь друг к другу в поисках хоть капельки тепла. Восемь человек – как раз оптимальное число для того, чтобы из индивидуальных тентов сделать хорошее укрытие, и отогревать в центре по очереди всех постепенно замерзающих.

Нам оставалось всего шестьдесят пять часов отбора, которые из моего отделения преодолели все. Из других отделений выбыло четверо – самостоятельным решением. Еще троих исключил Глотка, а двое получили серьезные увечья и убыли в госпиталь на лечение. Этим последним двоим полагалась белая таблетка памяти, но при этом также возможность второго, и последнего шанса – на еще одну попытку пройти отбор.

Мы же, остальные, на остатках физических и моральных сил прожили, преодолели и вымучили оставшиеся часы отбора. И вечером третьего дня, на его закате, мы – двадцать семь оставшихся кандидатов, в последний раз преодолевали тропу новичка, поднимаясь из долины к стенам цитадели.

Грязные, измученные, с обмотанными разрезанными на тряпки плащ-палаток ступнями, дрожащие от холода – в рваном термобелье, кутающиеся в остатки тентов… Мы словно ожившие мертвецы двигались в сторону цитадели. Разительно отличаясь от тех пышущих жизнью юнцов, которые семьдесят часов назад выбегали по трапу пришвартованного аэростата.