Все к лучшему - Джонатан Троппер

— А у тебя?

— Жить буду, — я поднимаю разбитый кулак.

— Я не об этом.

Я смотрю ему прямо в лицо и глазами признаюсь в том, что не могу сказать вслух.

— Я догадался, — говорю я.

— Когда Хоуп возвращается?

— Завтра днем.

— А…

В открытом взгляде Мэтта читается сочувствие, и меня так и подмывает излить ему душу. Как было бы здорово произнести это вслух, чтобы слова стали чуть-чуть реальнее, чуть-чуть правдоподобнее, но я знаю, что этого не будет.

— Подвезешь? — вместо этого спрашиваю я.

Мэтт смотрит на меня и пожимает плечами.

— Разумеется.

На мой взгляд, Мэтт едет слишком быстро: гонит во весь дух на прямой дороге и на высокой скорости входит в повороты.

— Может, когда-нибудь потом, — говорю я, заполняя пустоту невысказанного признания, когда мы подъезжаем к дому Тамары. Мэтт с любопытством следит, как я вылезаю из машины, и кивает, расплываясь в широкой детской улыбке, которую я так редко вижу у него.

— Поживем-увидим, — с этими словами Мэтт отъезжает от тротуара и исчезает в сгущающихся сумерках.

— Вот уже неделю мне снится один и тот же сон, — рассказывает Тамара. — Как будто я среди ночи захожу в ванную и понимаю, что забыла там Софи. Включаю свет и вижу, что она плавает лицом вниз. Она лежит там уже несколько часов. Я вытаскиваю ее из ванны, пытаюсь привести в чувство, трясу ее, делаю искусственное дыхание, но она холодная и тяжелая, как будто пропиталась водой. Я понимаю, что она умерла и в этом виновата я.

Мы с Тамарой сидим на синем кафельном полу, а Софи весело плещется в ванне. Тамара положила мою больную руку к себе на колени и прижимает к ней пакетик со льдом. Светлые волосы Софи прилипли к голове и от воды кажутся гораздо темнее, пухлые щечки разрумянились. Девочка мурлычет себе под нос: «Винни-Пух, Винни-Пух, глупый милый медведь».

— Но самое интересное, — продолжает Тамара, — что каждый раз я вздрагиваю от ужаса, хотя в глубине души знаю, что это всего лишь сон, и удивляюсь, как же я снова могла так ошибиться, ведь я уже знаю, чем все закончится. — Взгляд ее туманится при мысли об этом, и она смущенно улыбается. — Даже в собственных снах я плохая мать.

— Эти сны — лишь отражение твоего страха оказаться плохой матерью, — успокаиваю я. — По-настоящему плохие матери никогда не боятся, что они плохие. Так что, как видишь, это доказывает, что на самом деле ты хорошая мать.

Тамара ласково улыбается мне.

— Что бы я без тебя делала?

— Даже и не знаю, — отвечаю я и думаю: «Была бы счастлива и не овдовела бы?»

Потому что без меня Раэль никогда не поехал бы в Атлантик-Сити, или, если бы я отказался, уговорил бы Джеда, и тот отвез бы его на своем «лексусе», или миллион других возможных сценариев, между которыми нет ничего общего, кроме итога: роковой аварии не было бы. Похоже, Тамара догадалась, о чем я думаю, потому что в ее глазах мелькнула грусть, и она отвернулась, оставив меня наедине со своими мыслями.

Нет ничего чище двухлетней малышки, которая плещется в ванне. Софи встает на коленки, чтобы посмотреть поверх края ванны на мою руку, и нечаянно брызгает на пол водой, намочив Тамарины шорты.

— У Запа бо-бо? — спрашивает девочка.

— Да, — отвечает Тамара. — У Запа бо-бо.

— Дай чмокну.

Я поеживаюсь при мысли о том, что розовые кукольные губки Софи коснутся моего ободранного распухшего кулака, покрытого синяками и запекшейся кровью, но Тамара улыбкой подбадривает меня, и я протягиваю руку, стараясь наклонить ее так, чтобы малышка не достала до раны. Софи сжимает мою ладонь маленькими влажными ручками и внимательно ее разглядывает.

— Ой, — изумленно тянет она. — У Запа большая бо-бо.

Я сижу на мокром полу нога к ноге с Тамарой. Когда Софи наклоняется и принимается с серьезным видом целовать мою руку, я с трудом сдерживаю слезы, столько во всем этом невинности и красоты — в лице и позе Тамары, в щечках с ямочками и ясных глазках Софи. Весь их мирок в этой маленькой ванной, и больше всего на свете мне хочется стать его частью, жить их нехитрой одинокой жизнью. Я бы любил Тамару и растил вместе с ней Софи, переехал бы к ним, оставил прежнюю унылую жизнь. Сейчас это кажется настолько реальным, настолько возможным, что я чувствую, будто мог бы просто остаться здесь навсегда и никуда не уходить, а все остальное как-нибудь образуется.

— Зак?

Тамара обеспокоенно смотрит на меня, и я осознаю, что на лице моем отражается больше чувств, чем я думал. Я силюсь улыбнуться, понимаю, что улыбка получилась вымученная, и убираю руку из ладошек Софи. Откидываюсь на стену и прислоняюсь к Тамаре; она обнимает меня.

— У меня был трудный день, — признаюсь я.

— Теперь пусть мама чмокит, — настаивает Софи.

Тамара с улыбкой подносит мою руку к губам.

— Вот, — шепчет она, целуя мои костяшки. — Уже не болит.

Софи стоит в кроватке в углу своей синей детской и руководит мной, чтобы я выполнил все необходимые церемонии, прежде чем уложить ее спать. Когда Тамара была беременна, она не хотела выяснять, кто родится, мальчик или девочка: боялась сглазить. До самых родов наотрез отказывалась покупать вещи для малыша; ей казалось, что, если заранее узнать пол ребенка, непременно случится беда. Но Раэля это не смущало. Эхограмма показала, что вроде бы будет мальчик, и Раэль, который любил все делать заблаговременно, купил в детскую темно-синий ковер, такие же шторы и подушки для кроватки. Родилась девочка. Тамара пожала плечами и заявила, что так ему и надо, надеясь, что неправильный цвет отведет дурной глаз. В спальне Софи не хватает теплых розовых оттенков, типичных для комнаты маленькой девочки, поэтому Тамара разбавила холодный декор кремовым постельным бельем и стегаными шариками на стенах.

— Чашку, — требует Софи, протягивая руку. Я подаю ей чашку, девочка делает символический глоток и аккуратно ставит чашку на перила кроватки.

— Соску, — говорит она. Я протягиваю ей соску, малышка засовывает ее в рот и мягко опускается на подушку.

— Одеяка с Винни.

Я укутываю ее в одеяло с Винни-Пухом. Софи переворачивается на бок, обнимая подушку своими маленькими пухлыми руками.

— Гладь ме спику, — просит она.

Я поглаживаю ее по спинке в махровой пижаме, и девочка закрывает глаза. Лицо спящей Софи кажется составленным из кружков: пухлая щека, закрытый глаз, сжатые губки. Легкая, чистая прелесть, не омраченная ни заботой, ни дурными мыслями. Любуясь ею, я чувствую, как ярость в душе утихает. В приливе нежности я легонько провожу пальцами по щеке Софи.

— Я люблю тебя, маленькая, — шепчу я.

Дыхание девочки замедлилось, стало ровным: