Проклятие Ивана Грозного и его сына Ивана - Юлия Алейникова
Шрифт:
Интервал:
– Войдите, – велели из темной квартиры, и Аграфена шагнула внутрь, едва не заплакав от облегчения.
Щелкнули замки, мягко хлопнула вторая внутренняя дверь.
– Что вам? – опять тихо, чуть картаво спросил невидимый голос.
– У меня брат умирает, – всхлипнула Аграфена.
– Да, да. Война. Что ж поделать. Но что у вас ко мне? – печально шелестел голос.
– Мне бы масла, хлеба. Мне аспирина, – забормотала Аграфена, не зная, как себя вести, и очень нервничая, не видя собеседника.
– Ну, что вы, откуда у меня все это? – засокрушался голос.
– Но, как же, ведь Ада Викторовна… – растерялась Аграфена, напрягая глаза, пытаясь разглядеть владельца шуршащего голоса. – Она сказала, вы можете поменять…
– Поменять? – с сомнением спросил голос. – Даже не знаю. Я не сам, возможно, одни знакомые… – с сомнением заговорил голос, и Аграфена выдохнула с облегчением.
– Я хочу поменять картину. Очень дорогую и ценную. Ей место в музее, думаю, вашим знакомым понравится, – уже увереннее проговорила она, поняв, чего от нее хотят.
– В музее… Что ж, давайте посмотрим, хотя я не уверен… – с сомнением проговорил голос, раздалось шуршание, внезапно скрипнула дверь, распахнулась, и в прихожую хлынул, ослепляя, тусклый свет пасмурного зимнего дня.
– Пожалуйте в комнату, – проговорил хозяин. Седой, носатый, сгорбленный, похожий повадками на старую крысу, в ватных штанах, телогрейке, замотанный по-бабьи в пуховый платок. С убегающими, прячущимися в густых бровях глазками.
– Хм, Репин, говорите? – с сомнением глядя поверх очков на Аграфену, спрашивал Борис Соломонович мягким, кротким голосом. – Позвольте взглянуть с вашего позволения.
Комната, куда ее пригласили, была узенькой, похожей на чулан, но с окном, пыльной, нежилой, с единственным стоящим посредине ветхим столом. Другой мебели, даже стульев, в комнате не было.
Аграфена, положив картину на стол, принялась распутывать непослушными пальцами узлы. Нервничая, торопясь, путаясь в наволочке, в которую завернула картину.
– Хм, – снова неопределенно промычал носатый, разглядывая картину цепким пронзительным взглядом.
Аграфена смотрела на него сперва с волнением, готовая торговаться, умолять, уговаривать, валяться в ногах. Но чем дольше смотрела она на это заросшее щетиной лицо, на носатый профиль с толстыми, опушенными седоватой щетиной губами, тем больше проступало в нем что-то знакомое, что-то неуловимо узнаваемое, неприятное. Впечатление, которое производил на Аграфену этот человек, было сродни чувству, какое рождает запах, по сути своей нейтральный, но отчего-то раздражающий, мучительно напоминающий о чем-то гадком и отвратительном. Аграфена напряглась, прищурилась. Борис Соломонович повернулся боком к окну, поднеся край картины к самому носу, и она узнала.
Холодный ноябрьский вечер девятнадцатого года. Квартира Ковалевых. Грубые, развязные люди с револьверами, гнусными ухмылками и грязными сапогами переворачивают квартиру. Хозяйка, заливаясь слезами, умоляет не забирать портрет, этот самый портрет. Наглая, красная от злобы и ненависти морда с усами, занесенный кулак и носатое лицо в фуражке шепчет что-то на ухо, тянет за руку. Тродлер, вспомнила Аграфена фамилию, словно слышала ее только вчера. Елизавета Николаевна не пережила удара, заболела вскоре после расставания с портретом, а потом умерла от тоски и все бормотала проклятия до самой смерти этим гадким, подлым людям. А они вот ничего, живы и даже продолжают наживаться на чужом горе, ничего их, бесов, не берет.
Аграфена прищурилась, впилась в старого знакомца полным холодной ненависти и презрения взглядом. Ее губы, скривившись, нервно задергались. Теперь она его не боялась. Теперь он ее будет бояться.
Тродлер закончил осмотр картины и, явно ничего не заподозрив и не почувствовав, обратился к Аграфене, не обращая внимания на ее дергающийся рот:
– Что ж, картина действительно подписана Репиным, но, к сожалению, я не эксперт и не знаю, подлинная она или подделка. – Аграфена едва заметно дернула губами. – Не знаю, что и сказать. Такая ответственность. – Он озабоченно покачал головой. – Если я ошибусь и она окажется подделкой, мне придется взять все расходы перед своими знакомыми на себя.
Аграфена молчала.
Тродлер тоже помолчал и так, не дождавшись от Аграфены ни звука, недовольно взглянул на нее и, сухо, нервно дернув бровями, недовольно закончил:
– Но раз у вас брат… Все, что я могу сделать, это буханка хлеба и немного рыбьего жира. Это все. – Он сожалеюще развел руками. – У меня дети, я не могу рисковать.
– Две буханки, – борясь со сжавшей внезапно горло судорогой, проговорила Аграфена.
– Ну, что вы! – воскликнул Борис Соломонович. – Вы с ума сошли! Откуда? Нет, нет. Забирайте. И делу конец, – хватая картину и суя ее в руки Аграфене, затараторил хозяин, усиленно тряся закутанной в платок головой.
– Ладно. Давайте. – Потом она полезла в карман и достала золотой крест и портсигар, доставшиеся ей от Елизаветы Николаевны. – А за это сколько? – не спеша передавать вещи Тродлеру, спросила она злым, почти угрожающим голосом.
Ах, какая слабость. Не будь она так слаба от голода, она бы просто отобрала у него все, что ей было нужно, как он отобрал у них с Елизаветой Николаевной последние крохи былой сытой жизни. Счастье, что она в тот день двадцать лет назад ходила к оценщику с портсигаром и забыла вынуть его из потайного кармана в нижней юбке.
– Ох, что вы со мной делаете? – завздыхал, скрывая жадное удовлетворение, Борис Соломонович. – Не знаю. Кому сейчас нужно золото? Крест, портсигар. Те мои знакомые интересуются только художественными ценностями. Не знаю, – озадаченно крутил он головой. – Может, немного гречки, учитывая Репина?
– Давайте. Все! – сжимая крепко кулак с крестом и портсигаром, согласилась Аграфена.
– Ай-ай-ай. Какое недоверие, – сожалеюще покачал головой Тродлер. – Помогая людям, я лишь навлекаю на себя хлопоты и волнения. И хоть бы спасибо.
Продолжая причитать, он вышел из комнаты, а Аграфена схватила наволочку и наскоро замотала картину.
– Ну, вот. Держите, – входя в комнату, проговорил Тродлер. – Пожалуйте портсигар и крест. И зачем вы замотали снова картину? – с недоумением спросил он, глядя на Аграфену.
Она протиснулась мимо него, закрывая своей высокой широкоплечей фигурой дверь.
– Не узнал меня, сволочь? И картину не узнал? – грозно глядя на Тродлера, спросила Аграфена.
– Что? – испуганно пискнул Тродлер, роняя хлеб и крупу на стол. – Пиря! Пиря! Сюда! – заверещал он, зовя на помощь, но голос его подвел, сорвался, и он хрипел тихо, неразборчиво, словно придавленная мышь.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!