Боярское царство. Тайна смерти Петра II - Адель Алексеева

…Чем дальше на север, тем всё шире и полноводнее становилась Обь. Оставалась одна ночь пути, когда путешественникам предстало опять необычайное зрелище: по небу заполыхали синие, зелёные, жёлтые полосы. Будто гигантская люстра свисала с небес, и яркие светы то возникали, то меркли, внушая страх и трепет. Наталья залюбовалась, золовки схватились за руки, а с Катериной стало твориться что-то невообразимое. Она колотила рукой по деревяшке, рыдала в голос, рвала на себе платье. Охватило ли её воспоминание — или каялась в согрешении? Никому ничего не говорила. А потом выпрямилась, отёрла слёзы и замкнулась в молчании…

Утром среди необозримого водного пространства предстал возвышающийся вдали остров… Острог! Множество деревянных домиков, крыши их, обвеянные ветрами, промытые дождём, серебрились. Это был городок Берёзов…

«Становись! — крикнул офицер арестантам. — Мешки, корзины готовь!» И стал подталкивать Долгоруких, при этом коснулся плеча Катерины.

Она пригвоздила офицера огненным взглядом и с ненавистью проговорила: «Холоп! Надобно и во тьме свет видеть!»

В те первые дни в городке Берёзове ещё проживали Меншиковы. Марья с детьми и сам светлейший князь уже скончались, но оставались дочь Александра и сын Александр.

Однажды княжна Меншикова шла по дороге, ведущей от их избы к церкви, заметила она черноволосого человека, выставившего голову в окошко хижины. Она не обратила никакого внимания на него, думала: ну, глядит себе какой-то местный мужик, а может, тоже ссыльный. Был он длиннобородый, не поймёшь, какого возраста. Она заметила, однако ж, что мужик, не распознавший её сначала в крестьянской одежде, вглядевшись в её лицо, проявил знаки внимания и даже не скрыл своего изумления.

Возвращаясь из церкви домой, княжна увидела того же мужика в окне, подававшего ей знак. По выражению его лица и жестам поняла она, что он желает говорить с нею.

— Кто ты и что тебе надобно? — спросила Александра Меншикова, думая, что это какой-то простолюдин.

А то был князь Алексей Григорьевич Долгорукий, узнавший её и полагавший, что и она тоже его узнала, но нарочно хочет свернуть с дороги, чтобы избежать разговора с человеком, ставшим виною несчастий её семьи.

Долгорукий вышел на крыльцо и назвал княжну по имени.

— Ты что же, не признала меня, Александра? Я — князь Долгорукий.

Княжна ахнула, прижала руки к груди и остолбенела:

— Почему вы здесь?

— Я тут по той же причине, что и ты. Всё в руце Божией… Судьба так повернулась, что вот и мы, как батюшка твой, подверглись опале. — Князь заплакал, слёзы стыли на его морщинистых щеках, на седой бороде. — Разве ты не знаешь, какие беды приключились в Москве после того, как вы отбыли сюда?

— Вы хотите, чтобы в здешних пустынях, где нет никакого сообщения с миром, мы знали, что делается в столицах? — воскликнула в изумлении Саша.

Князь поведал о том, что теперь Русью правит курляндец Бирон, на престоле племянница Петра I — Анна, а Долгоруких отправили умирать в здешней пустыне, как величайших злодеев.

Видя, что Долгорукий весь зашёлся гневом и яростью, казалось, даже позабыв об её присутствии, Саша Меншикова поспешила удалиться. Возвратясь домой, она рассказала брату о неожиданной встрече. Загоревшись огнём мщения к Долгоруким, брат возрадовался вести: вот и заклятые враги покойного батюшки получили по заслугам!..

Саша Меншикова (её было не узнать в оленьей шубе, в валенках, обшитых мехом, в крестьянском платке) уговорила брата не злобиться на приезжих, а скоро она (унаследовавшая терпеливую натуру матушки) поведала Долгоруким (скорее всего, Наталье и Ивану) о судьбе отца и сестры Марьи и возлюбленного её князя Фёдора Долгорукого.

…Удивительной окажется судьба и самой Александры Меншиковой.

С тем же судном, на котором привезли Долгоруких, Меншиковы, брат и сестра, покидали Берёзов.

Саша хорошо усвоила умные советы отца (а он не хотел для детей возврата в Петербург — Москву: мол, только здесь понял он тщету человеческих усилий), привезла в столицы крестьянское платье, в котором ходила в Берёзове, и часто вынимала его из сундука. Зачем? Чтобы ничего не забыть, как завещал отец.

А ещё удивительно, что… она вышла замуж за графа Густава Бирона, младшего брата фаворита Анны Иоанновны.

Сашу застала уже знакомая нам вездесущая леди Рондо и, конечно, написала в своих воспоминаниях. Почитаем их:

«Бедной Саше Меншиковой вовсе не суждено было долго жить в супружестве, вскоре она умерла родами. Я присутствовала на тех пышных похоронах.

Гроб был открыт. Покойница, молодая, красивая, лежала в ночной сорочке из серебряной ткани, подвязанной розовой лентой, на пышных волосах её чепец, отделанный тонкими кружевами, и маленькая корона княжны Римской империи. На лбу православная бумажная лента с молитвою. Подле неё, у левой руки, покоился завёрнутый в серебряную ткань новорожденный, который пережил свою бедную мать лишь на несколько минут. В правой руке был сжат бумажный свиток — свидетельство её духовника Св. Петру. Проститься с Сашей было дозволено и бывшим слугам Александра Даниловича Меншикова. Они вошли гурьбою, целовали Саше руку, целовали ребёнка, крепостные бабы не плакали, а просто дико выли, вопили, рвали на себе волосы. Их всех быстро удалили оттуда. Затем явились дальние родичи, знакомые Меншиковых — те тоже плакали, но уже не так истошно, целовали холодный лоб. Саша лежала безучастная, очень красивая, спокойная. Брат её всё кидался на гроб, рыдал, я уж было подумала, что юноша готов вынуть сестру из гроба и унести с собою. Нет, скорбь, конечно, должна проявляться, но не так громко, не с таким показным отчаянием. Хотя, конечно, было безумно жаль эту юную женщину и младенца, но, может быть, подумала я, там, на небесах, обретут они покой и уж не сошлют их ни в какие ссылки.

На лице же её милого мужа тоже читалась скорбь, но скорбь молчаливая, истинная. Подойдя к дверям комнаты, где лежала покойница, он остановился и попросил подать ему настойку, приготовляемую из оленьих пантов, для подкрепления выпив её и, казалось, собравшись с силами, граф приблизился ко гробу — и упал в обморок. После того как его вынесли из комнаты и привели в чувство, гроб снесли вниз и поставили на открытую колесницу, за которой последовал длинный поезд карет и гвардейский конвой, ибо Александра была супругой военачальника…»

На похоронах присутствовал и Остерман. О нём леди Рондо написала:

«Граф Остерман, немец, которого совершенно поглотила и покорила Россия, был вице-канцлером империи. Его считали величайшим из нынешних министров в Европе, но поскольку искренность — качество, которое обычно не считается обязательным в этой профессии, граф её ничуть не проявлял. Это была «вещь в себе», тонкий интриган. Он был любезен, обладал интересной внешностью, а когда снимал с себя маску министра, оказывался даже занимательным собеседником. Родом из Вестфалии, он приехал в Россию в качестве личного секретаря одного голландского адмирала, состоявшего тогда на русской службе. Увидев одну бумагу, переведённую Остерманом на русской язык, Пётр Первый послал за ним и, по свойственной этому монарху гениальной проницательности, приблизил его к себе, постепенно возвысил и женил на русской девушке — очень красивой, знатной и богатой, хотя сам граф оставался лютеранином. Он не был алчным, поскольку остался бессребреником, хотя ему были предоставлены широкие возможности».