Последнее дело Блина - Евгений Некрасов

Темное небо начинало бледнеть. Над бассейном поднимался туман. Вода остыла, и у Аксакала по груди бегали мурашки. Но вылезать, вытираться, идти в корпус не хотелось. Он чувствовал себя усталым и значительным, как памятник. И мысли ему приходили значительные.

— Справедливость — закон природы, — неторопливо изрек Аксакал. — Она срабатывает не всегда сразу, но обязательно!

— Объясни, Седая Борода! — потребовал Митек.

— Понимаешь, Белая Голова, справедливость — это не то, что ты выучил урок и тебе сразу поставили хорошую отметку. Ведь жизнь огромная, и за всем сразу в ней не уследишь и всем сразу отметки не поставишь. Когда на заставе убило повара, я больше всего мучился из-за того, что убийцу нельзя наказать. Мы не знаем, кто наводил гранатомет на окна, а он сам не знает, в кого попал. Постреляли друг в дружку, и контрабандисты убежали. После там нашли кровь, значит, наши тоже в кого-то попали. Может, в убийцу, а может, в кого другого. Из-за этого я думал, что во взрослой жизни вообще не может быть справедливости. А если жизнь такая несправедливая, то стоит ли жить?

— Ты так не говори! — испугался за Аксакала Митек. — Справедливости в жизни хоть отбавляй. Даже иногда хочется, чтоб ее было поменьше, и тогда можно было бы машину выиграть по пробкам от пепси. Вот мы поймали Таможенника — разве это не справедливо?

— Так и я про то же! — не поворачивая головы, улыбнулся Аксакал. — Того контрабандиста то ли наказали, то ли нет. Может, он давно в тюрьме сидит, только не за повара, а за что-нибудь другое. Но я точно знаю, что здесь мы с тобой помогли наказать других контрабандистов. И теперь мне спокойнее. Я здесь помог, а кто-то помог там, в Таджикистане, и в конце концов каждый получит, что заслужил! Вот это и есть справедливость — закон природы. Вроде лета: бывает, ждешь его, ждешь, думаешь: «Поскорей бы!» И оно наступает ОБЯЗАТЕЛЬНО!

— Можно поспорить, но я не хочу, — заметил Блинков-младший. — Мне это нравится: справедливость наступает, как лето. Самое главное, мы можем ей немножечко помочь.

— Я поступлю в училище погранвойск, как папа, — сказал Аксакал. — Окончу, попрошусь на двенадцатую заставу и буду служить, пока там стоят русские солдаты!

— Тебе сперва надо восьмой класс подогнать, — спустил его с небес на землю Блинков-младший.

Раньше Аксакал обижался на такие напоминания. Но сейчас он перестал чувствовать себя трусом, а заодно и двоечником. Конечно, в дневнике остались двойки и натянутые годовые трюндели. Это уже не переиграешь. А двоечника Теплякова не стало, и весь сказ!

— Я подгоню за лето, — пообещал он. — У нас в городке полно учительниц. Почему-то все офицеры женятся кто на учительницах, кто на медсестрах и только некоторые — на официантках. Я подгоню и буду нормально учиться в девятом, не сомневайся!

— А я никогда в тебе не сомневался, Седая Борода! — ответил Блинков-младший.

По бортику бассейна, по серому небу кралась тень.

— Усохни, Поля! — хором сказали напарники.

— Я не тону, — добавил Аксакал. — Когда надо будет кричать «Спасите», мы тебя позовем.

— Я больше не буду, — по-детски извинился бывший первый силач второго отряда и присел на бортик. — Блин, а правда, про тебя уже книжки пишут? Савостикова говорит, что у нее дома аж десять штук. А в лагерной библиотеке ни одной нет. Врет Савостикова?

В Полином голосе слышалась надежда.

— Врет, — не стал разочаровывать его Митек.

— Я так и думал, — с облегчением вздохнул Поля. — Она просто влюбилась в тебя и сочиняет.

— Конечно. Ты сам подумай: разве это имя для героя — Блин? То ли дело Бешеный, Слепой, Чужой…

— Слюнявый, — подсказал Аксакал.

— Ага. Слюнявый, Сопливый, Тупой…

Поля уходил, не дослушав. Главное он узнал: врет Савостикова.

— А мне жалко его, — сказал Блинков-младший, глядя в согнутую спину разжалованного Полковника. — Перед Саней с Ваней ходит на цыпочках, Максом командует, а дружить на равных не умеет. Знаешь, зачем он спрашивал про книжки?

— Это понятно, — не задумываясь ответил Аксакал. — Поля никак не может решить, крутой ты или нет. Если крутой, он будет набиваться к тебе в приятели, если такой же, как и все, устроит еще одну подлянку.

— Самое забавное — то, что я такой же, как все, — вздохнул Блинков-младший. — Просто я уже знаю, чего хочу в жизни, и ты знаешь, а Поля еще не знает.

— А чего ты хочешь?

— Я считал себя крутым, лучшим сыщиком из всех восьмиклассников Москвы, — продолжал Митек, будто не расслышал вопроса. — Сам так придумал. Других сыщиков-восьмиклассников я не знаю — может, их вообще нет, — вот и получается, что я лучший. Были дела, которые милиция не могла раскрыть, а я раскрыл. Мне казалось, что я все могу, все знаю. А потом раз сижу в подвале, запертый, а кругом полно банок с этикетками от лекарств. На самом деле в некоторых были наркотики, но я не мог отличить героин от аспирина. За спиной у меня стоял шкаф с документами. Если бы я сумел в них разобраться, то на Прохора в тот же час можно было надевать наручники. Но это были не документы с надписью «Совершенно секретно», как в кино, а какие-то бухгалтерские квитанции. Там цифры как цифры, на них не написано: «Эти деньги — преступные». Я в этих цифрах не смыслю ни уха ни рыла.

— Взрослые тоже не все знают, — вставил Аксакал.

Митек плеснул на него водой: «Не перебивай!»

— И вот после этого я стал вспоминать все свои дела. Как я их раскрывал? Залез туда, куда взрослый не залезет, подслушал разговор, или нашел пистолет, или спрятался в кузове и преступники сами привезли меня, куда надо. Хорошо это? Да нет, потому что не навсегда. Я уже не смогу, как в прошлом году, спрятаться в сундуке фокусника. Я в нем просто не помещусь! А пистолет я когда-то нашел случайно, потому что от меня убежал кролик. Но мне сейчас неинтересно играть с кроликом. Я подарил его одному второкласснику, то есть уже третьекласснику. Что там еще?

— Залез в кузов, — напомнил Аксакал.

— Тогда всем ребятам это казалось подвигом, а всем взрослым операм — глупостью. Взрослый опер не полезет в кузов, а приладит к машине радиомаячок и поедет за ней в километре. Он лишний раз не подставит голову. Для него это работа. А такой работы — совершать подвиги — нет и быть не должно. Моя мама пятнадцать лет в контрразведке и стреляла за все время раз пять-шесть, и то чаще всего в воздух. Ее ни разу не захватывали в заложники, а я попадаюсь сплошь да рядом. Она, думаю, совершала подвиги, но любит говорить, что если приходится совершать подвиг, значит, операция плохо продумана. Если бы она делала, как я, то ее давно бы не было в живых.

— Понятно, — сказал Аксакал. — У нас это называется воинская выучка.

— Вот именно, выучка! — обрадовался точному слову Блинков-младший. — У вас же в отряде не пошлют охранять границу не то что необученного бойца, но даже необученную собаку. А я лез во взрослые дела и кое-как справлялся, прочитав учебник криминалистики. Я не жалею, нет. Если можешь помочь человеку и не поможешь, то это просто подлость. А я помогал и родным, и друзьям, и просто хорошим людям. И себе, когда меня обвинили в преступлении. О чем тут жалеть? Я все делал, как мог. Но мог плохо. Короче, я перестаю искать приключений и начинаю учиться. У меня нет родителей-миллионеров, чтобы поступить в институт за деньги. К тому же я хочу в Академию контрразведки, а туда вообще за деньги не принимают, только за знания. Пять человек на место, отличники и то не все поступают. А у меня одни четверки за год.