Какие большие зубки - Роуз Сабо

– Миклошу нездоровится, – сказала мама. Ее голос звучал так, словно в горле у нее пересохло. – Не думаю, что он готов принимать гостей. В окружении посторонних он может быть немного вспыльчивым.

Grand-mère вздохнула.

– Это я заметила, – сказала она. – Я его практически не вижу, а когда встречаю, он, кажется, расстраивается при виде меня. Быть может, мне стоило бы поговорить с ним и разобраться, что между нами происходит. – Она потянулась и тряхнула волосами в предвкушении; на мгновение она напомнила мне Луму, и я вспомнила, что она и ее бабушка тоже. – А потом уж пригласим гостей. Может, заодно подыщем Луме жениха.

– У меня вообще-то есть молодой человек, – сказала Лума.

Grand-mère насадила на вилку кусочек фрукта.

– Знаешь, – сказала она мне, игнорируя реплику Лумы, – а ведь все мои дочери познакомились со своими мужьями на моих приемах. Все, за исключением твоей мамы.

– У тебя есть и другие дочери? – удивилась я. У меня есть тети! Тети, которые еще не испытывают ко мне ненависти. Я представила их: разные версии меня, только постарше. Но grand-mère удрученно опустила глаза.

– Больше нет, – сказала она. – Война лишила нас всех очень многого.

– Они умерли?

Grand-mère кивнула.

– Прошу прощения, – сказала она и встала. – Мне нужно немного побыть одной.

Она вышла из-за стола. Длинный подол прошелестел у нее за спиной.

Я бросила взгляд на маму.

– Я ее расстроила? – спросила я.

Мама выглядела озадаченной. Я поняла, что она весь разговор думала о чем-то своем, и я выдернула ее из размышлений.

– Что? О, нет, – сказала она. – Ты не сделала ничего дурного.

– Я не знала, что у тебя были сестры, – сказала я.

– Это было очень давно.

Мне хотелось порасспрашивать ее подольше, но она встала из-за стола, взяла чашку с водой и плеснула себе на одну сторону лица. Полипы быстро всосали воду и потянулись к пустой чашке.

– Я приму ванну, – сказала мама. Она неуклюже обогнула стул и поплелась к выходу, держась за перекладину для картин на стене.

– Она побаивается grand-mère, – мрачно сказала Лума, когда мама дошла до лестницы. – Я это чую.

– Глупости, – сказала я. – Это же ее мама.

– Она ходит сухая, – сказала Лума. – Одетая. И почти не разговаривает.

– Может, она просто беспокоится.

– О чем?

– О том, что она нас позорит.

Лума нахмурилась.

– Говоришь в точности как она.

– Grand-mère не желает нам зла, – сказала я. – Она приехала издалека, покинула родной дом. Мы можем попытаться сделать так, чтобы она чувствовала себя комфортно.

– Заставляя маму страдать?

– С каких это пор тебя заботит, что кто-то страдает? – спросила я. – Знаешь, я нашла все те письма, что писала тебе из школы. Бабушка Персефона их прятала.

– Зачем бы ей это делать?

– Не знаю, но почему ты не догадалась хотя бы проверить? Ты просто сдалась. Вы все сдались.

Лума перебросила волосы через плечо. Такие густые, цвета белого золота. В гневе она выглядела прекрасно, величественно. Это меня раздражало.

– Ну, прости, – сказала она. – Откуда, по-твоему, мне было знать? Ты всегда поступала так, как сама хочешь. Почему я должна была предположить, что ты пишешь мне письма?

– Потому что ты моя сестра, – сказала я. – И ты даже не попыталась.

– Мы сейчас говорим вообще не о том. Ты вернулась.

– Я что, должна радоваться тому, что вы все обо мне просто забыли?

– Я попросила прощения, но тебе все равно, ты хочешь продолжать злиться. Почему?

– Ты выдумываешь, – сказала я. – А сейчас мне нужно поработать кое над чем в оранжерее, так что, если позволишь…

– «Если позволишь»? Ты даже выражаешься, как она.

Уходя, я чувствовала, как она взглядом прожигает дыру в моей спине. Она как будто ждала от меня каких-то действий. Но каких? Выгнать свою единственную оставшуюся в живых бабушку, потому что мама нервничает? Мне некогда беспокоиться обо всех Луминых прихотях, сказала я себе. Если хочет быть главной, пусть прилагает к этому усилия. Как я. Вот я делаю все, чтобы сохранить нашу семью. Можно ли сказать то же самое о Луме? Нет.

В детстве мы с Лумой были не разлей вода. Мы даже выглядели одинаково: бегали по дому в похожих ночных рубашках, залезали на колени к дедушке Миклошу и просили его показать нам его второе лицо, чтобы испугаться и с криком подпрыгнуть. А однажды Лума повторила за ним.

Проснувшись следующим утром, она показала мне свою постель, усыпанную ее молочными зубами, залитую кровью подушку и новые яркие волчьи зубы, жемчужинами сверкающие у нее во рту. Ведь именно после этого я ее покусала? Схватила сестру за руку и всадила свои тупые плоские зубы в ее плоть так глубоко, как только могла, в надежде, что, если я укушу достаточно глубоко, мои зубы тоже выпадут и вместо них вырастут настоящие.

Когда меня оттащили от Лумы, бабушка Персефона взяла ее как младенца, и принялась укачивать, успокаивая. А дедушка Миклош, вспомнилось мне, подхватил меня за подмышки и поднял вверх. Казалось, он мною почти гордится.

– Девочка моя, – сказал он негромко, – твое время придет. Она старше тебя. Однажды ты тоже превратишься в волка. Я это чувствую. Ты так же сильна, как мой первенец.

Он поставил меня на ноги и похлопал по спине.

– Не кусай сестру, – сказал он. – Вам повезло, что вы есть друг у друга. У себя на родине я был такой один.

И вдруг мое воспоминание мигом превратилось в чужое. Я смотрела на себя и дедушку Миклоша словно издалека. Руками я обнимала что-то. Опустив взгляд, я увидела Луму: она смотрела на меня снизу вверх, рука ее была перевязана платком, сквозь который проступала кровь. Я снова подняла голову и посмотрела на мужа, который трепал волосы Элеанор…

Я встряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения. И тут же стала снова собой, морок развеялся. Я стояла в одиночестве в портретном зале. Я что, как-то умудрилась задремать стоя? Это все напоминало те мои странные сны, вот только никогда прежде они не приходили ко мне днем. Я опасливо огляделась. Земля под ногами казалась ненадежной, словно я в любой момент могу снова оказаться в прошлом. Обуреваемая беспокойством, я поспешила в оранжерею.

Внутри оранжереи было светло и жарко, с перекладин над моей головой доносился щебет птиц. Я вдохнула запах почвы, и это помогло мне очистить голову, сбежать от тревожных мыслей.

Бабушка Персефона осталась где-то в доме. Она пытается мне что-то сказать – в конце концов, это ведь она дала мне книгу. Лучше бы мне выяснить, чего она хочет, и поскорее. Я села в одно из потрепанных кресел, открыла книгу и принялась за дело.