Гранд - Януш Леон Вишневский

Два года она регулярно изменяла своему Здиху с Анджеем Выспяньским чаще всего в отелях самых разных городов Польши и в двух городах Словакии, в Братиславе и Кошице. Иногда, когда вдруг на нее находило желание и по пути попадался подходящий лесок с паркингом, – она изменяла мужу и по дороге, на переднем или заднем сиденье своего «мерседеса». Так произошло и сегодня, в жаркий полдень, когда они ехали по забитому шоссе из Варшавы в Сопот. В какой-то момент, когда они наконец двинулись после долгого стояния в многокилометровой пробке, она свернула на узкую песчаную дорожку, ведущую в глубь молодой сосновой рощицы. Она ехала медленно, объезжая глубокие рытвины и ямы и внимательно осматриваясь по сторонам. Энди догадался о ее планах, только когда они проехали несколько сот метров по этой дорожке. И когда наконец догадался, сделал то, что делал всегда в таких ситуациях: начал расстегивать пояс. Потом стянул штаны вместе с белыми трусами, взял ее руку, оторвав ее от руля, и положил на свой возбужденный пенис. Когда она остановила машину на маленькой, поросшей высокой травой поляне, он был уже совсем обнажен. Она выключила двигатель, торопливо стянула платье через голову, расстегнула лифчик, сняла очки и склонилась к его коленям. Через секунду она чуть приподнялась, выключила радио и снова нагнулась. Она любила слушать его в такие моменты…

В Сопот они приехали около пятнадцати часов. Остановились в «Гранде». Из-за того, что он расположен на пляже, который часто показывают по телевизору, из-за того, что своими ценами он отпугивает голодранцев, а еще из-за спа, в котором массажистом работает гей и своими волшебными руками творит чудеса, массируя груди, животы, плечи, стопы и головы женщин. Три года назад она была здесь на Пасху со Здихом. Погода тогда была ужасная, для прогулок совсем не подходящая, а Здих был скучный и очень нервный. Он все время висел на телефоне по поводу поставок каких-то там капсулок для печени с фабрики на Украине, которые задерживались, а он, «мать его разэтак, ведь договаривался с Ауханом!» Он повторял это, как мантру, и каждый вечер напивался. И тогда этот массажист, исключительно он, спас эти праздники.

Выспяньский, в свою очередь, шел по коридорам «Гранда», словно по храму. Цены его не интересовали – он так никогда ни за что и не платил с того самого неловкого момента в поезде Варшава – Краков. Он рассказывал ей какие-то истории – кто тут ночевал, кто тут чего-то такое сотворил, кто с кем договаривался о чем-то, кого тут арестовали. Она слушала его не слишком внимательно и никак не могла понять, почему они не поехали на свой третий этаж на лифте. Она согласилась на то, чтобы идти пешком, потому что Энди уперся, заявив, что они «не могут не пройти по куску польской истории!» Но сама она никакой истории не хотела: она проехала несколько сотен километров по пробкам, была совершенно измучена, ей было жарко, она вспотела, и бедра у нее были все в его сперме. Она мечтала о душе, а не о свидании с историей. И поставив, наконец, чемодан перед дверями комнаты номер 305, она вздохнула с облегчением.

Этих выходных в Сопоте она ждала с нетерпением. Здих и ее отец – что было довольно смело в его-то возрасте! – полетели на четыре дня в Пекин, чтобы организовать поставки и договориться о сбыте шерстяных закопанских носков и варежек к зиме. Она сама купила для него в краковском Суконном ряду целый чемодан образцов, чтобы китайцы могли оценить качество продукции и имели представление об ассортименте. Из врожденной скаредности и учитывая чудовищные цены на роуминг, Здих никогда ей оттуда не звонил, а кроме того, очень удачно было то, что в Китае не функционирует фейсбук. Поэтому она понимала, что у них с Энди будут две спокойные ночи и почти целых два дня в их полном распоряжении.

Анджей Выспяньский плохо себя чувствовал в маленьких замкнутых помещениях. Его охватывал необъяснимый патологический страх, когда он оказывался в небольшой комнате, узком коридоре или лифте. Страх перед застреванием или отсутствием возможности убежать наполнял его тревогой, а в некоторых случаях доходило до настоящей истерической паники. Он с детства страдал классической клаустрофобией. Долго он не мог даже самому себе объяснить причину ее возникновения: его никогда не запирали в клетке, он никогда не застревал в тоннеле метро… Его фобию нельзя было объяснить травмой. Однажды он долго разговаривал об этом с профессором психологии из Познани. И тот объяснил клаустрофобию с точки зрения Фрейда. Страх Выспяньского мог остаться у него с момента рождения. Чем дольше и труднее роды – тем сильнее вероятность возникновения впоследствии боязни замкнутого пространства. И случай Энди это доказывал. Его мать рассказывала, что рожала его больше десяти часов. Ей кололи окситоцин, два раза собирались делать кесарево сечение и два раза отказывались от этого решения. Родился он в конце концов естественным путем, но в замкнутом пространстве родовых путей своей матери он пребывал слишком долго.

Мать возлагала вину за такие тяжелые роды на него самого. Она говорила, что он просто не хотел рождаться на свет, чтобы не быть полусиротой. Такое она придумала для себя абсурдное объяснение, руководствуясь ненавистью к его отцу, который существовал в их жизни только в момент зачатия. Никогда потом он не интересовался ни ее судьбой, ни судьбой сына. Энди его никогда не видел, хотя мать искала его отца по всей Польше. И дело было в общем-то не в алиментах. Она его не нашла. Может быть, он умер, может быть – уехал, может быть – изменил фамилию. Анджей хорошо помнил, как однажды в его день рождения, уже после того как он получил аттестат зрелости, неожиданно всплыла тема отца. Все гости уже разошлись, мать сидела за столом, пила вино, иногда из двух бокалов сразу, курила сигарету за сигаретой. Плакала. Говорила об отце Анджея как о ком-то, кого очень любила и любит до сих пор, как говорят о ком-то, кто умер. После этого монолога он понял, почему у него никогда не было и не будет отчима. Мать поведала ему о своем безнадежном одиночестве последних двадцати лет и о бесконечном и безнадежном ожидании, в котором она живет: в годовщину их первого свидания, в свой день рождения, на Рождество, в его день рождения, в Задушки на могиле его матери. Она, видимо, решила, что сын наконец достаточно вырос, чтобы это понять. Она не сказала об отце ни одного плохого слова, только в конце этого необычного, первого и последнего такого разговора, уже сильно пьяная, с ироничной ухмылкой она добавила:

– Он клялся, что никогда не оставит меня одну. Никогда. Так он говорил. И он сдержал слово. Оставил меня с ребенком…

Поэтому с детства Энди лифтов боялся как огня. И здесь, в «Гранде», он тоже сделал все, чтобы на третий этаж не ехать лифтом. Последнее, чего бы ему хотелось, так это признаться Веронике в своей позорной фобии. Она ведь совершенно не вписывалась в тот образ, который он последовательно, с самой первой минуты их знакомства старательно создавал. И до этого момента у него все получалось. Он убедил ее давным-давно, в самом начале их романа, что гостиничные номера на первом этаже самые эксклюзивные и что по-настоящему богатые и важные люди жили и живут в отелях исключительно на первых этажах. Особенно сейчас, в наше небезопасное время, после одиннадцатого сентября. Она ему поверила, как и всегда, и поскольку очень хотела входить в круг важных и богатых людей – не только в его глазах, – она скрупулезно следила за тем, чтобы их номера по мере возможности находились на первом этаже. Ему, таким образом, не приходилось приближаться к лифтам, и он мог не бояться, что она заметит его клаустрофобию.