Карнавал обреченных - Людмила Бирюк

Мысль о том, что он сам мог погибнуть, не приходила Володе в голову. Постоянный свист пуль и сабельные сшибки на Кавказе давно стали для него обычным, повседневным делом.

Поразмыслив, Володя решил поехать на Выборгскую сторону, чтобы поговорить с Сандрой. Каким образом она познакомилась с Сероглазкой? И насколько в этой истории замешан Бакланов?

На следующий день, ближе к вечеру, он отправился к актрисе, надеясь застать ее дома, так как по случаю траура все спектакли были отменены.

* * *

Бакланова распирало от гордости, когда, после удачного вояжа в Захарово, он явился к своему господину. Блеск адъютантских аксельбантов не мог сравниться с сиянием его физиономии. Не хватало только нимба над головой.

— Наконец-то! — вскричал Николай Павлович. — Садись, рассказывай! Нет, постой… Сначала скажи только одно: привез?

— Так точно, ваше высочество!

Вздох облегчения вырвался из груди великого князя. Он перекрестился.

— Слава богу! Где шкатулка?

— Здесь, во дворце, у моего ординарца.

— Какого черта ты доверил ему такую важную вещь! — набросился на него Николай, но тут же, опомнившись, дружески похлопал по плечу. — Ладно, не сердись. Нервы расшатались до предела. Чего только не пришлось мне пережить! Милорадович пытался силой заставить меня присягнуть Константину. Матушка повержена горем, но что у нее на уме, я не в силах понять. По всему видно, что она сама не прочь занять престол. Любимая сестрица Анна прилюдно издевалась надо мной, позволяя себе грязные намеки. И, в довершение всего, меня вызвали на дуэль!

— Кто отважился на эту дерзость?

— Нетрудно догадаться…

— Печерский?

— Кто же еще? Этот сумасшедший Ромео потерял всякое представление о субординации. Не будь он князем, я расправился бы с ним так, как он того заслуживает. Но он — Рюрикович, и с ним приходится считаться. А вот до меня никому нет дела… Никто не поможет, никто руки не протянет.

— Ваше высочество, когда вы станете императором, они протянут ноги!

Николай Павлович растроганно посмотрел на Бакланова.

— Ты один верен мне… Ну ладно, давай шкатулку, сил больше нет!

Бакланов выглянул за дверь и кликнул ординарца. Тот передал ему изящный ларчик из слоновой кости. Отпустив солдата, Бакланов с поклоном вручил ларец Николаю.

— К сожалению, ключа нет, ваше высочество, придется сломать замок.

— Я сам, — хриплым от волнения голосом пробормотал Николай. — Дай нож.

Поискав глазами, Бакланов вытащил из какой-то книги нож для разрезания бумаг и подал его великому князю. Тот неловко попытался всунуть лезвие под крышку. Руки тряслись, он порезался, ругнулся с досады и отдал нож адъютанту:

— Не могу. Лучше ты!

Бакланов с улыбкой положил ларчик на стол и уверенной рукой взломал нехитрый замок.

— Готово, ваше высочество! Извольте поднять крышку!

Николай положил дрожащую руку на шкатулку, тщетно пытаясь успокоиться. Неужели сейчас свершится его мечта?

— Ты не поверишь, Бакланов… — словно оправдываясь, сказал он. — У меня такое чувство, словно я выпускаю джинна из бутылки.

— Понимаю ваши чувства, ваше высочество. Да свершится справедливость!

— Да исполнится воля Божья!

Он поднял крышку.

На минуту воцарилась тишина. Николай застыл, наклонившись над шкатулкой, словно увидел в ней гремучую змею.

— Что это?! Б-бакланов, ч-что это?! — заикаясь, шептал он судорожно искривленными губами. Холодный пот выступил у него на лбу.

У адъютанта от удивления отнялся язык.

В шкатулке на розовом бархате лежала пара атласных младенческих туфелек. На каждой была трогательная дырочка от большого пальчика.

27 ноября члены Государственного совета, министры, сенаторы, а также гвардейские полки присягнули новому российскому императору — Константину Павловичу Романову. Вместе с ними присягнул и Николай. Он смутно помнил этот день. Церковь, аналой, Евангелие, густой запах ладана и кипариса… и собственный, показавшийся незнакомым голос, машинально повторявший за митрополитом слова присяги. Но, поцеловав крест, он неожиданно почувствовал странное облегчение, словно нож хирурга наконец отсек ему мучительно болевший орган. Выйдя из церкви, он направился к карете, но был окружен сановниками и генералами. Кто-то поздравлял, а кто-то отводил глаза. Милорадович в умилении обнял его, прижав к сердцу так, словно хотел задушить:

— Ваш благородный поступок, ваше высочество, останется в истории Отечества!

В России еще царил траур, но жизнь уже входила в привычную колею. Государственные учреждения и присутственные места были украшены портретами Константина. В лавках продавались миниатюры с его изображением, и дамы носили их на груди вместо медальонов. На бланках подорожных и официальных документов стояло имя Константина, монетный двор стал чеканить первые монеты с курносым профилем нового монарха.

Вслед за гвардией присягу стали принимать армейские полки, и уже все, до последнего солдата, знали, что в России появился новый император. Единственным, кто ничего не хотел об этом знать, был сам Константин. Получив известие о кончине Александра, он честно отстоял в православной церкви заупокойный молебен, а потом, как ни в чем не бывало, продолжал беззаботно проводить время с пани Грудзинской. Никакие земные блага не могли заставить его поменять благополучную Польшу на дикую Россию. Даже корона.

Каждый день, загоняя лошадей, курьеры привозили ему письма из Петербурга. Он читал их через одно. Особенно его раздражало обращение «ваше величество» и настоятельные напоминания о том, что все с нетерпением ждут его возвращения в русскую столицу.

«Хотя бы из приличия спросили, хочу ли я царствовать?» — с досадой думал Константин.

Он тянул время, сколько мог. В самом слове «отречение» ему, боевому генералу, прошедшему всю войну, слышалось что-то недостойное. Но когда младший брат Михаил привез очередное письмо от Милорадовича, слезно заклинавшего его принять престол, Константин Павлович решил, что нужно, наконец, положить всему этому предел.

Как и многие старые вояки, Константин не любил заниматься писаниной. Но тут случай был особый, и он, скрепя сердце, взялся за перо.

* * *

Перебравшись по деревянному мосту на правый берег Невы, Володя оказался на Выборгской стороне. Это была глухая окраина. Ни одной приличной улицы, кроме, пожалуй, главной магистрали — Сампсониевского проспекта, получившего название от одноименной церкви, построенной Петром Великим в честь победы под Полтавой. Разгром шведской армии свершился в день святого Сампсония — 27 июня 1709 года.