Невеста для варвара - Сергей Алексеев

Будучи под плетью, чересседельником либо супонью, со спущенными портками, он придумывал месть своему родителю и верил, что непременно убьет его, зарежет сонного или когда тот пьян до бесчувствия. Однако безудержные отроческие слезы размывали веру сию, и наплакавшись, он забывал о страшных мыслях своих вплоть до следующей порки.

И не только от отца плакал; государь Петр Алексеевич еще в Потешном полку всячески насмехался над ним и, бывало, колотил самолично и остервенело, а рука у него была тяжелая и не разбирала, что в ней — чем подвернется, тем и бил. Однажды мушкетным прикладом по спине саданул так, что Алексашка седьмицу пластом лежал, и до сей поры болело, особенно к непогоде. Зато юный царь произвел его в офицеры, наградил турецкой саблей с каменьями на эфесе и подкармливал тем, что сам ел.

И супротив царя Меншиков месть вынашивал, да только тайную и мимолетную, ибо знал: поплачет вволю, так и забудется.

Ныне же, плача от хорунжего, он чуял, что слез уже не хватает, дабы вымыть ярость из сердца, или не так солоны они были, как в отрочестве, и худо разъедали обиду. И даже когда, отплескавшись, унялись рыдания сами собой и светлейший отер лицо обратной стороною парика да припудрил красные подглазья, все одно подумал, дескать, след непременно наказать этого оказаченного мужика, и если не зарезать, не умучить под пытками, то женок на Лену не посылать, даже самых гулящих, самых убогих.

И месть сия, пожалуй, будет весомее, нежели все иное.

А Брюс, заполучив медную трубу и дознавшись, кто ее в Петербург доставил, тоже послал за нарочным, однако люди Меншикова его опередили и пришлось довольствоваться тем, что в руки само свалилось. Да еще поспешать следовало, ибо светлейший мог отнять диковину в любое мгновение: рачительный якутский воевода прислал трофей в ведомство графа, исполняя давнее распоряжение государя Петра Алексеевича всяческие захваченные у супостата орудия, а также порох и снаряды к ним присылать в Артиллерийский приказ для изучения. И притягивала воображение Брюса даже не сама огнеметная труба, а то, что в югагир-ских землицах происходила самая настоящая война: в сопроводительной отписке воеводы значилось, будто сей трофей добыт после взятия некой чувонской крепости, где укрывался со своим родом не кто-нибудь, а князь Оскол Распута! И будто бы он сам пускал из сей трубы дьявольский ревущий пламень!

И ежели крепость пала, значит, чувонский владыка либо пленен, либо погиб…

Но ни о какой войне в сибирских пределах, ни о малой, ни о большой, никто слыхом не слыхивал! Ни при дворе, где граф бывал редко, ни в Сенате, ни в иных местах, где появляются люди сведущие.

Или молва еще не долетела?

Граф у себя в кабинете большой чертеж-карту повесил и, делая рассчеты, всякий день отмечал, где ныне находится Головин с посольством и невестой для югагир-ского князя. Выходило, что к Покрову, ежели ничего дурного не приключится, должен он встать на зимовку где-то близ устья Енисея, куда к тому времени придет с Индигирки жених, Оскол Распута. Далее уж как получится: перезимуют и водою пойдут или, не дожидаясь весны, нартами оленьими — полдела уже сделано будет, князь оженен и в долгу перед Головиным. Покуда в югагирскую землицу добираются, дружба меж ними завяжется, а путевые разговоры чаще всего долгими бывают, искренними, и еще в дороге ясно станет, замышляет что князь супротив престола или нет.

Так мыслил Брюс, покуда нарочный ленского воеводы не доставил в Артиллерийский приказ трофей из чувонской крепостицы…

Огнепальную трубу граф привез в свой дворец, однако по первое™ даже осмотреть как следует не мог, испытывая непривычное ему страстное нетерпение. А Мария Андреевна так некстати занемогла и, хоть бледность лица теперь почиталась, на людях не показывалась, ходила качаясь и держась за стенки от приступов мигрени.

— Голубушка моя, Маргарита!* — стал просить жену Яков Вилимович. — Ступай-ка к императрице, что хочешь говори ей, прислуживай, исполняй приказания, но побудь рядышком. И ухо держи востро! Позри, кто приходит, что говорит. Надобно мне знать любые словеса относительно войны с югагирами индигирскими. Сама не расспрашивай, но лови всякое о них упоминание, кто бы ни сказывал.

Мария Андреевна подивилась столь страстной речи мужа, ощутила облегчение и в тот час же отправилась ко двору. И лишь тогда граф несколько поуспокоился и взялся изучать чувонский огнемет.

Труба чем-то напоминала сразу несколько духовых инструментов для музицирования. На карпатскую трембиту походила: длиною в три аршина и шесть вершков, с раструбом на одном конце, а в раструб сей был вставлен искусно выточенный из темного камня полый конус с малым отверстием, как у некоторых французских гобоев, но с запальной трубкой сбоку, где сохранился нитяной фитиль со следами гари. С другого, тонкого конца, на трубе, как мех на волынке, стояло устройство, похожее на водяной затвор или немецкий кран-завертыш, и уже за ним тяжелый, верно, толстостенный округлый сосуд, как если бы спаяли вместе два котла. Из сосуда выступала грубо, будто топором, отрубленная и замятая трубка, и было ясно, что в огнемете не хватает еще одного, возможно главного, механизма.

Все было исполнено из красной медной жести, паянной оловом на стыках, с достойным прилежанием и аккуратностью, и, судя по грузности самой трубы, внутри нее что-то было еще. Как всякий исследователь, Брюс сперва изучил внешний вид, после чего зажег свечу, с помощью зеркала навел лучик сквозь отверстие в точеном конусе и узрел, что внутри труба состоит сплошь из темно-зеленого камня и лишь в глубине, возле затвора, — из молочно-белого и блестящего, похожего на китайский фарфор. Он осторожно повернул ручку затвора, отмечая, что личина его тщательно притерта, но ничего не произошло. Тогда граф обнюхан всю огне пал ьную трубу и определил: из каменного конуса до сей поры пахнет гарью, как если бы сожгли волос или шерсть, а из трубки, что на сосуде, — чем-то незнакомым, едким и одновременно сладковатым. То есть там находилась некая горючая жидкость, которая вырывалась через кран-завер-тыш в каменную трубу и поджигалась в раструбе от фитиля. Но какую силу давления надобно было создать, дабы струя пламени улетела аж на сто сажен!

Должно быть, недостающее, срубленное топором устройство как раз и создавало сию силу…

Что же это могло быть? Что могли использовать некие чувонцы, кроме пороха, — единственного вещества, которое способно метнуть заряд на большую дистанцию? Да и порох-то они познати всего, может быть, три десятка лет тому. И какая горючая жидкость требуется, ежели даже легко воспламеняющийся спирт хоть и можно запалить от фитиля, но сжечь им человека весьма трудно? Да и от сопротивления воздуха огонь погаснет, не пролетев и двух сажен. Брюс был не только в пушечном деле сведомым человеком, но знал науку баллистику и отлично разбирался в алхимии, проводя собственные опыты с металлами, жидкостями и газами. Однако чем глубже проникал мыслью в суть действия сего огнемета, тем более ощущал тоскливое, обволакивающее душу бессилие. Ежели бы якутский воевода на словах сообщил, как югагиры метали дьявольский пламень со стен крепостицы, граф никогда бы не поверил и отнес сие к помутнению рассудка, которое случается в сражении у трусоватых, однако же впечатлительных солдат. Тут же перед ним лежало прямое доказательство и еще пахло огнем, и лишь недостающая часть сего грозного, воистину библейского оружия не позволяла составить полное представление о нем.