Император Мэйдзи и его Япония - Александр Мещеряков

Инцидент в Кобэ не стал последним. 15 февраля в городе Сакаи двадцать самураев из княжества Тоса напали на безоружных французских моряков. Погибло 11 человек – некоторых из них застрелили, некоторых – забили до смерти. Леон Рош потребовал извинений от принца Ямасина (министр иностранных дел) и князя Ямаути Ёдо из Тоса, казни преступников, выплаты 150 тысяч долларов семьям погибших моряков и удаления из открытых портов самураев Тоса. Ямасина и Ямаути согласились выполнить все эти требования. Ямаути Ёдо, которого в это время лечил врач английской миссии, заявил, что это преступление не имеет никакого отношения к истинному самурайскому духу. Двадцать самураев приговорили к совершению харакири. Многие из них оставили предсмертные стихи, в которых воспевали свою доблесть. Ни один из них не раскаялся, некоторые даже в момент самоказни выкрикивали антииностранные лозунги. После того как одиннадцать самураев уже вспороли себе животы, капитан французского корабля и Рош остановили самоказнь. Сатов в очередной раз был недоволен действиями французов: он утверждал, что это не исполнение приговора, а месть по принципу «око за око».

А всего несколькими днями позже, 30 дня второго месяца, император Муцухито должен был дать обещанную еще до кровавого инцидента в Сакаи аудиенцию Рошу, представителю Голландии Полсброеку и Гарри Парксу. Для того чтобы оправдать такую смелость, пришлось вспомнить, что еще в далеком VIII веке японские государи принимали посланцев из Кореи и Китая. Однако правители Японии не встречались с иностранцами уже больше тысячи лет. Ивакура Томоми и князю Фукуи по имени Мацудайра Ёсинага (1828–1890) пришлось убеждать не только самого императора, но и его ближайшее окружение. Особенно сильно протестовала женская половина двора во главе с биологической матерью Муцухито – Накаяма Ёсико. Она даже заявила, что ее сын не может дать аудиенцию ввиду болезни. Ивакура пришлось попросить доктора освидетельствовать Муцухито, и тот признал его абсолютно здоровым.

Сторонникам императора эта аудиенция была намного нужнее, чем иностранным представителям. В эти дни еще не было окончательно ясно, одержат ли императорские войска победу в борьбе с приверженцами сёгуната, а согласие иностранных представителей прибыть на аудиенцию означало признание Муцухито верховным правителем страны. Ивакура Томоми благодарил Англию за то, что она первой признает Муцухито сувереном Японии. Американский, итальянский и прусский посланники приглашение отклонили, сославшись на то, что держат нейтралитет в схватке между сёгуном и императором.

Представители Франции, Голландии и Англии должны были прибыть в Госё в одно и то же время. Однако Паркс опаздывал, и аудиенцию решили начать без него. Около двух часов дня Муцухито появился в тронном зале. В руках у него были меч и яшма – символы его власти, с которыми он никогда не должен был расставаться. Однако иностранцы не видели императора, так как он расположился за занавесками, отделявшими его от посланцев.

В тот достопамятный день Сандзё Санэтоми и Накаяма Тадаясу стояли подле императора, а принц Ямасина и Ивакура Томоми вместе с менее знатными придворными находились снаружи занавешенного пространства. Введенный в залу Рош был первым из иностранцев, который слышал голос Муцухито. Император сказал: «Мы рады узнать, что император вашей страны пребывает в добром здравии. Надеемся, что отношения между нашими двумя странами будут еще более сердечными, пусть они будут вечными и неизменными». От имени Наполеона III Рош пожелал Японии процветания, а самому Муцухито – защиты со стороны божеств синто. После того как та же самая процедура была повторена с участием голландца, иностранных представителей угостили чаем со сладостями.

Что же случилось с Парксом? Возглавляемая им процессия, которую сопровождали Накаи Хироси (1838–1894) и Гото Сёдзиро, вовремя покинула храм Тионъин, где остановилась английская делегация. Все 70 англичан ехали верхами, и только Митфорд передвигался в паланкине – его кобыла не ко времени охромела. Позади английской делегации двигалось настоящее войско численностью в полторы-две тысячи человек. Такое мощное сопровождение означало скорее почет, оказываемый Англии, чем реальную возможность защиты. По пути к дворцу на англичан бросились двое террористов. Улица была настолько узкой, что конные английские охранники не смогли пустить в ход свои пики. Но Накаи успел спрыгнуть с коня и ввязался в борьбу с одним из нападавших. Эрнест Сатов продолжает: «Однако он запутался в своих широких штанах и упал на спину. Его соперник уже собрался обезглавить его, но Накаи отвел удар, получив только легкое ранение головы, а затем поразил нападавшего в грудь. Это лишило того сил, и, когда он поворачивался к Накаи спиной, Гото поразил его в плечо; он упал на землю, а вскочивший с земли Накаи снес ему голову»[56].

Второго преступника удалось схватить живым. Правда, Митфорду едва удалось при этом избежать смерти. «Я услышал пистолетные выстрелы, звон мечей, крики „Нападение!“, „Убейте его!“, „Застрелите его!“. Я выпрыгнул из своего паланкина, мне никогда не приходилось выпрыгивать из чего-нибудь с такой быстротой. Я бросился вперед. Улица была покрыта лужами крови, я увидел, как убийца приближается ко мне. Он был ранен, но не слишком серьезно, он был полон решимости. С его клинка капала кровь, лицо кровоточило. Я знал достаточно о японском искусстве владения мечом, чтобы понять – пробовать увернуться от удара не было никакого смысла. Поэтому я поднырнул под гарду и вырвал окровавленный меч из его руки». Однако преступнику удалось вывернуться, он бросился бежать, но был схвачен несколькими минутами позднее. Тем временем сам Митфорд побежал убедиться в том, что Паркс в безопасности. По пути он «споткнулся обо что-то. Это была человеческая голова»[57].

Никто из членов английской депутации не погиб, хотя раненых оказалось около десятка человек. Накаи положил отрубленную голову нападавшего в ведро и отнес его в храм Тионъин. Пойманного преступника по имени Саэгуса Сигэру освидетельствовал английский врач Виллис. Нападавший происходил из самурайского сословия, служил в буддийском храме. Волосы на его голове еще не успели отрасти. Он «выразил свое величайшее раскаяние и попросил, чтобы ему отрубили голову, которая была бы выставлена на всеобщее обозрение, чтобы японский народ узнал о его преступлении»[58].