Катулл - Валентин Пронин

– Не надо, – сказал Катулл, – она и так хороша… Вот видишь, мой Аллий, я уже сочиняю бодрые славословия жизни. Кто бы мог подумать, что я на это способен?

Когда они осушили по две чаши и обгладывали утиные стегнышки, Аллий вдруг усмехнулся и проговорил лукаво:

– Все, что ты ни напишешь, Катулл, – блистательно. Но положа руку на сердце признаюсь: язвительность и озорство твоих безделок убедительнее любовных восторгов.

– Неужели? – спросил веронец, нахмурясь.

– Клянусь, Аполлоном! Это мое мнение. Не обижайся, дружок.

Жизнь снова была полна празднословия и нескончаемой суеты. Дни мелькали, как мячи в азартной игре. К завтраку Катулла нередко ждал Гортензий Гортал, у которого собирались образованные нобили, проводившие время в высокоумных разговорах. От Катулла они ждали особой находчивости. Веронец старательно расточал экспромты и часа через два чувствовал себя уставшим, как балаганный фокусник. Молва не оставляла его имени, слава его росла. Когда он проходил мимо базилики Грекостаза, ученики риторской школы, не сговариваясь, устроили ему овацию. А спустя неделю юный Камерий затащил Катулла на пирушку, где актеры, приятели Камерия, весь вечер читали его стихи. Катулл неожиданно почувствовал, что не на шутку растроган. Скрывая волнение, он сказал, что счастлив успехом своих безделок, и предложил выпить за процветание актерского искусства. Девушки увенчали его розами, а мужчины преподнесли ему золотой стиль.

Среди внешнего благополучия и столичного блеска Катулла преследовала неотвязная мысль о Клодии. Впрочем, в ее любви он не сомневался, считая, будто встреча их в то волшебно-мерцающее утро произошла не случайно. Ведь Клодия уверяла, что она думала о нем ночи напролет и накануне видела во сне божественного посланца, приказавшего ей выйти на поиски возлюбленного. На самом деле она тайно направлялась в храм Астарты[172], где должно было состояться весеннее радение весьма заманчивого свойства. Для знатной аристократки не существовало запретов, да и среди участников непристойного представления Клодия надеялась встретить своих друзей и приятельниц.

Все сильнее терзаясь ревностью, Катулл решился на последнее средство. Не без смущения он посоветовался с Аллием. Толстяк понимающе кивнул и сказал, что узнает подробно у своей отпущенницы Ливии, ловкой проныры и пройдохи.

– Ворожба – дело нешуточное, а кумушки из простонародья разбираются в ней получше нас.

На другой день, получив нужные сведения, Катулл отправился за Тибр, к древнему храму Тиберина. Возле облупившегося портика теснились покосившиеся лачуги пригородного поселка. В нем жили бедняки, для которых не хватило места на чердаках Рима. У оврага, заваленного кучами смердящих отбросов, шумел рынок. Здесь торговали старьем, крадеными вещами, амулетами, лечебными и приворотными снадобьями.

Катуллу со всех сторон предлагали рваные латиклавы[173] и пиксиды – баночки с ядом. В густой пыли топтались с криками люди, а под ногами у них крутились шелудивые псы.

Скоро Катулл увидел харчевню, о которой рассказала Ливия. Харчевня называлась «Обед Геркулеса»; имелась и вывеска, она изображала грызущего кость урода. Протиснувшись между галдящими оборванцами, Катулл спросил хозяина.

Одноглазый грек подозрительно взглянул на Катулла и осведомился, что ему нужно. Катулл коротко объяснил.

– А… так найди старую Климену. Она недалеко отсюда торгует ночными горшками, – ухмыльнулся грек.

Катулл отправился на поиски Климены. Тощая старуха в черной одежде одиноко сидела возле пирамиды медных посудин. Выслушав Катулла, она осклабилась и схватила его за руку.

– Доволен будешь, мой дорогой… Сейчас отведу тебя к сестре… Она великая гадальщица и колдунья… Только тихо… Наклонись ко мне, слушай…

Подавляя смутное волнение и в то же время саркастически посмеиваясь про себя, Катулл глядел на обезьяньи ужимки старухи.

– Все сделаем… Не такое устраивали… – хрипела она. – Кто поднимал быка, легко поднимет теленка… Не сомневайся, готовь сотню сестерциев… Эй, Сцинтилла, куда ты запропастилась, мерзавка?

Откуда-то выскочила девочка лет тринадцати в короткой тунике.

– Хватит возиться с мальчишками и воровать пирожки у ланувийки Цильнии! Попадешься в конце концов, и она тебя отлупит…

– В жизни ей меня не поймать, толстой корове, – засмеялась Сцинтилла.

– Постереги товар, – строго приказала Климена, – а я провожу этого человека.

Катулл молча шел за бойко ковылявшей Клименой. В одном из двориков старуха нашла загорелую женщину с бельмом в правом глазу. Они долго шептались, искоса поглядывая на Катулла. Ему стало досадно. Из-за своей страсти он скоро сойдет с ума и будет бродить по Риму, осыпаемый издевательствами и пинками. Зачем он связался с этими обманщицами? Если он не нашел помощи у образованных и умных друзей, то почему надеется найти ее среди невежества и нищеты? Здесь процветают такие же корыстные помыслы, как и в домах знати, только более беззастенчивые и мелочные. Гай Меммий и Гортензий Гортал будут смеяться над доверчивостью неотесанного транспаданца. Все просвещенное общество заражено эпикурейским свободомыслием, хотя, с другой стороны, в Риме только и болтают о знамениях и чудесах.

Пока он размышлял, сестрицы кончили совещаться; бельмастая поманила его за собой в полутемную лачугу. Катулл сел на низенькую скамеечку у стены. Бельмастая примостилась напротив и вперила в него свой единственный черный глаз. Катуллу стало не по себе от такого пристального разглядывания. Он уже собирался прервать молчание и, отделавшись несколькими сестерциями, уйти.

– Наберись терпения – и ты не пожалеешь, что обратился ко мне, – неожиданно сказала колдунья. – Духи зла и напастей сделали свое дело, вижу на твоем лице их мрачную власть. Душа твоя раздвоилась: ты властелин и униженный, ты торжествуешь и мучаешься, ты смеешься и плачешь… Разве не так?

– Я не совсем понимаю тебя, – пробормотал Катулл.

– Меня зовут Агамеда, я вижу твою судьбу и твою тоску по неверной возлюбленной. Но я хочу помочь тебе. Смотри сюда… – Она бросила какую-то крупинку в чашку с прозрачной жидкостью и подала Катуллу. Постепенно чистая влага замутилась, по ней змеились красные и зеленые разводы. Агамеда монотонно шептала непонятные слова над головой Катулла, внимательно глядевшего в чашку.

Там происходили удивительные явления: причудливые переливы красок выстроились в ясную, развернутую в пространство картину. Катулл увидел себя летящим; как большая птица он летел над огромным городом, над улицей, широкой, как Виа Дата. По обеим ее сторонам возвышаются прекрасные храмы, и перед каждым сверкают золотые статуи неизвестных героев или богов, загораживая вход. Катулл опускается и идет посередине улицы, с мучительной надеждой разыскивая свободный вход между мраморными колоннами, но повсюду стоят грозные идолы, запрещая ему войти. Он идет все дальше – улица утомительно длинна, будто тяжелый нескончаемый сон, но вот вход в один из храмов свободен.