Сфагнум - Виктор Мартинович

— Так это тот же человек?

— Той жа, — подтвердила баба Люба.

— Только иногда трезвеет и на болота уходит?

— Не! Гавару ж! Сцяпан!

— Отец Настули? — уточнил Шульга.

— Ага, — подтвердила баба Люба, — тольки эты тут, у дзирэуне, пье. А той на балоце.

— Как это может быть? — злым шепотом спросил у Шульги Хомяк.

Шульга на него шикнул.

— Так это брат, наверное? — высказал предположение Серый.

— Каки брат? Таки ж Сцяпан. Толька болей строги. И старшэ год на пяць.

— Я ничего не понимаю, — в голос сказал Хомяк и обхватил голову.

— Хаця не. Не старшы, — подумав уточнила баба Люба. — Не, таки ж. Толька не пье.

— Баба Люба, вы, может, нас к нему проводить можете? — взмолился Шульга.

— Не, баба старая ужо. Я еле хаджу. Идзице к Грыне, хай он вам дарогу пакажэ.

Приятели вывалили из хаты, как три выпущенных из стойла на выгон жеребца, и галопом помчались через село.

— Шняга какая-то, — недоумевал Хомяк на ходу. — Что это значит вообще? Степан, да не тот. Такой же самый, только на болоте. И не пьет.

— Ты, Хома, тут лето бы прожил, перестал бы удивляться, — урезонил его Шульга. — Здесь — не город, — повторил он за бабой Любой.

— Не, звучит все как-то мутновато, — сомневался и Серый. — Какие-то клады заговоренные, какие-то колдуны болотные. Как вообще человек может на болоте жить? Он же не бурундук.

— А помните, пацаны, я говорил, что дымок видел и хижину? — вспомнил Шульга. — Когда машину топили? Вы еще сказали, что приснилось мне, типа?

— Помню! — остановился Серый.

— Вот вам и объяснение, — развел руками Шульга. — Все сходится. Ну а по поводу Степанов двух — хер его знает, может разделился как-то. Случается же такое. Жил-жил человек, а в один день просыпается, а его уже два. Один на работу идет, другой детям пеленки гладит.

— Я не слышал, — сплюнул под ноги Хомяк.

— А я читал в журнале. Только не помню, в каком, — соврал Шульга.

Гриня Люлька стоял у калитки, курил и занимался художественным выпусканием дыма. Грине было интересно понять, почему из ноздрей и рта дым может выходить одновременно, а из ушей пока выпустить дым не получалось. Когда Гриня зажимал нос, закрывал рот и тужился, внутри ушей что-то хлопало и ему казалось, что дым вот-вот повалит, надо еще поднапрячься. Но что-то мешало, что-то стояло между ухом и дымом.

— Здорово, рэбята! Выпиць есць? — поприветствовал он их издали.

— Не, Гриня, нет, — вежливо ответил ему Шульга. — Мы к тебе по делу. Поможешь — дадим на выпить.

— И што за дело? — Гриня послал тонкую струйку дыма вверх.

— Ты, Гриня, знаешь Степана? Который на болоте живет?

Игривое Гринино настроение изменилось. Он на секунду замер в картинной позе с задранной головой, в которой окуривал дымом небеса, а затем быстро затушил чинарик о забор и начал застегиваться, показывая, что куда-то ужасно торопится.

— Знаю, — сказал он в сторону.

— Можешь нас к нему привести?

— Не, не магу, — уверенно отказался он. — Папрасице бабу Любу.

— Гриня, баба Люба нас к тебе и послала, — объяснил Шульга

— Ана паслала? — Гриня крякнул и сделал обиженное лицо. — А чыво сама не пашла с вами на балота?

— Она старая. Ей уже сто лет, наверное.

— Дак ана как па грибы идзет, трыццаць киламетрау па лесу праходзит. Пусьць не дурыт галавы. Пусць ана видзет.

— Гриня, она отказалась! — не отставал Шульга.

— Если ана атказалась, так и я аткажусь, — Гриня нервно открывал и закрывал калитку.

— Гриня, мы тебе много денег дадим, — соблазнял Шульга. — Двадцать! Нет! Двадцать пять! Тут за такие деньги ого-го что делать готовы!

— Не, рэбята, идзице вы сами на балота! — качал головой Гриня.

Серый, наблюдавший за сценой молча, вынял из кармана увесистый пук белорусских денег и обратился к приятелям вполголоса: «Давайте соберем, что есть». Те повытряхивали из карманов все, что у них было, и протянули Серому. Тот слепил купюры в один денежный ком и на двух руках поднес его мужчине.

— Вот, смотри. Даем все, что есть. Это для тебя — очень много. Это — до хуя. Бери и веди. И не выебывайся.

— Не, рэбята. Не магу, — голос Грини приобрел плаксивые интонации. — Вот чэснае слова. Не магу. Вот если б вы мне из горада кампутэрную мышь прывезли — тагда бы падумал. И дажэ тагда бы адказауся. Патаму што не магу.

— Да что такое! — крикнул Хомяк. — Что, сложно к болоту прогуляться? Тебе? Сложно? Чего ты ссышь? Нас четверо, постелим любого, чего ссышь?

— Рэбята, мне вон нада сена паварочаць. Пайду я ужэ.

Серый повторно сунул ему под нос денежный сноп.

— Дядька, подумай. Тут же твоя пенсия за пять лет. Или что у вас тут платят, не пенсию, а что? Трудодни твои. Ну? Бери давай и веди!

— Рэбята, многа работы па хазяйству, — покачивая головой развернулся Люлька и медленно побрел вглубь двора.

— Слышь, у тебя немцы в роду есть? — перешел на угрожающий крик Серый. — Ты сам не немец случайно? Что ты, ссука, как немец, как не русский? Охуел? Не боишься, да? Нас не боишься, хуйни какой-то боишься?

Шульга похлопал его по плечу:

— Уймись, братан. Соседа не надо шлифовать. Он же свой, деревенский, — Шульга глубоко вздохнул. — А вообще, не так сложно этого колдуна найти, если мы его камору с машины видели. Сами доберемся.

Троица уныло побрела домой. Молчали. Где-то далеко лаяла собака — ее лай казался воспроизведением одного и того же звукового фрагмента, зацикленного в ди-джейском лупе.

— А вообще, — начал Серый такой интонацией, как будто все трое крепко выпили и настало время поговорить по душам, — я ей говорю. Давай, выходи за меня. Барбоса твоего в ЛТП сдадим, пусть лечится. Там доктора, ванны. А она: не, говорит, мы не в городе. У нас так нельзя. И плачет. Если, говорит, вышла за него замуж, это навсегда. И плачет.

Баба Люба ждала их на лавочке у хаты.

— Ну што, сагласиуся Гриня вас вести? — cпросила она встревоженно.

— Нет. Говорит, если вы отказались, значит, и он не поведет. Боится он этого Степана. Или ленится просто.

Все трое прошли в хату, женщина потянулась за ними.

— Баба Люба, завели б вы нас сами, а? — снова стал упрашивать Шульга. — Гриня говорит, вы по тридцать километров за грибами проходите.

— Не, не магу, хлопцы. Адно дзела за грыбами, другое дзела на балота к Сцяпану. Я аттуда не вярнусь. Старая ужо.

— Да отстань ты от нее! — попросил обиженный на деревенских Серый. — Чего ты упрашиваешь? Сами найдем.