Analyste - Андрей М. Мелехов

— Я могу понять, почему здесь не нравится такому человеку, как ты. Могу сказать одно: наверное, когда-то здесь было еще хуже. Это место сотворил Бог, и оно, как и Земля, меняется и, по счастью, меняется к лучшему. С кровью и временными отступлениями, но меняется. Почитай даже нелюбимый мною Ветхий Завет: ведь были времена, когда Бог и сам обходился без Лукавого. Ему не нужен был Сатана, когда доходило до злой шутки или геноцида. Так что он и сам, по-моему, многому за эти тысячелетия научился.

— У кого, у нас? — с удивлением спросил Аналитик.

— Да, у нас! Думаешь, ему было легко скучать бесчисленные триллионы лет, пока не удалось создать мыслящих существ — людей, ангелов и демонов? Представь себе: сначала была великая пустота. И в этой пустоте плавал наивный и всемогущий ребенок — Бог. Быть может, как и человеческие младенцы, он сначала ничего не воспринимал, не мог знать, видеть и слышать. Вокруг было лишь месиво полного первоначального хаоса. Как месячный ребенок, он мог лишь впитывать бесконечную энергию космоса. У него не было родителей, игрушек и книг. У него не было и не могло быть ни морали, ни принципов. Он — великий Маугли мира. Однако в отличие от последнего у него не было даже приемных родителей — стаи волков. Он один. Наедине со всем остальным. Его секунды — столетия, его минуты — миллионы лет. Он обречен на вечность и одиночество. Он даже не знает, почему он есть и откуда он взялся. Но проходит детство, и умный одинокий подросток начинает играть с хаосом. Но хаос скучен. Он — как песок, из которого невозможно что-то построить. Миллионы лет превращаются в миллиарды, а миллиарды — в триллионы, а песок мироздания все так же превращается все в тот же песок.

И вот в какой-то момент Бог наконец совершает очередной сумасшедший детский эксперимент, и находится нужная комбинация. Проклятый хаос вдруг взрывается чудесным огненным шаром. Этот взрыв не мгновенен, он длится почти бесконечно, и из его переливающегося всеми цветами пузыря в конце концов получаются кубики, из которых можно что-то построить. И надоевшая детская песочница превращается в мастерскую. Проходит еще одна череда триллионов лет, и получается черная вселенная, освещенная сверкающими точками звезд, по которой несутся замерзшие глыбы грязного льда. Маугли подрос и возмужал. С тренированной ловкостью мускулистого подростка, выросшего в условиях дикой природы, он ловит и опять бросает в пространство гигантские сгустки энергии, скручивает их и сталкивает друг с другом. Он пробует те или иные физические и прочие законы для созданного им мира. Они то нравятся ему, то перестают устраивать. Когда надо или хочется, он меняет их во всей вселенной или в отдельных ее частях. То тут, то там остаются разбросанные и забытые навсегда или на время кучи игрушек — звезд, планет и черных дыр. Вселенная постепенно становится менее пустой и скучной. Бог творит все более осознанно и целеустремленно…

— И вот в конце концов он за шесть дней создает Землю?

— Да нет, — вздохнула Лена, — по-моему, это было художественное преувеличение. Как я и говорила, один день Бога и один день на Земле — очень разные вещи. После создания вселенной Богу потребовались тринадцать триллионов семьсот миллиардов лет, чтобы сделать Землю такой, какая она сейчас, и сделать нас — людей — такими, как мы есть, с любовью и злобой, жертвенностью и жадностью.

Аналитик с уважением и опаской посмотрел на лежащую рядом прекрасную женщину.

— Лена, и это тебе тоже благодарные мужчины поведали?

— Кто она, эта девушка? — вместо ответа вдруг спросила Лена.

— Просто прислужница, кульпитка, — ответил после паузы застигнутый врасплох Аналитик, — ты лучше скажи мне, пожалуйста, как давно ты здесь оказалась и какими судьбами? Надеюсь, ты не покончила жизнь самоубийством, узнав о моем исчезновении?

— Нет, меня переехал грузовик по дороге в монастырь, когда я в слезах, оплакивая тебя, переходила дорогу, — отшутилась Лена.

— А серьезно?

— А если серьезно, то почему ты, увидев меня в этом кабаке, не сказал мне ни слова, а вместо этого бросился спасать эту девицу? Кто она тебе? Неужели ты и двух дней не можешь вытерпеть без нового увлечения?

— Перестань! — поморщился Аналитик. — Я видел Мари один раз в жизни.

— Мари? Ты уже и имя узнал? Та-ак…

— Не сердись, я бы сделал то же самое ради любой другой женщины. Иначе я не смог бы жить дальше. И вообще послушай нас с тобой: мы, непонятно как, встретились не на ангольском рынке, а в Раю, возле Альфы Центавра! И говорим о какой-то ерунде!

— Женщина никогда не может быть слишком параноидальной в отношении мужчины. Сегодня ты из-за нее в драку полез, а завтра она залезет в твою постель — в знак бесконечной женской признательности! Я эту дрянь глазастую насквозь вижу!

— Не преувеличивай: по-моему, она, наоборот, очень скромная девушка.

— К скромным все подряд не пристают! Сказал же этот римский развратник, что «целомудренна та, которую никто не пожелал». И вообще, что это ты ее вдруг защищать начал?

Аналитик, и сам пока плохо понимающий, что же произошло, когда он встретил Мари, и потому с раздражением, свойственным мужчинам, справедливо уличенным во внимании к другим женщинам, резко бросил:

— Послушай, моя красавица, я же не пристаю к тебе с вопросами вроде того, сколько мужчин было у тебя…

— Ага, наконец дождалась! Ох, как же я тебе благодарна за твое благородство и понимание! Я не хотела бы утомлять тебя подсчетами и описаниями, мой милый. Еще ударенная голова заболит! Скажу только, что вас у меня было много. И, если захочу, будет еще больше! И если это тебя очень беспокоит, мне очень жаль, но помочь я тебе не могу! Я тебя ненавижу!

С этими словами только что вновь обретенная и тут же опять утраченная любимая женщина русского офицера с треском распахнула дверь и исчезла во мраке, оставив его в печальных размышлениях о своей самодеструктивной сущности. Две крысы, воспользовавшись исчезновением Лены, нагло потребовали внимания, и Аналитику пришлось рассеянно заняться массажем крысячьих спин. За этим занятием он и уснул возле угасающих углей камина. Незадолго перед рассветом у окна раздались звуки разговора: к дежурившим там бдительным ангелам охраны обратился кто-то, кого они знали. Альфред, по тревожной привычке всеми обижаемого маленького животного, тут же встрепенулся, но скоро успокоился, так как разговор продолжался недолго. Если бы он мог человеческим языком описать запах, который, очевидно, принадлежал ночному посетителю, то скорее всего охарактеризовал бы его как аромат фиалок синтетического происхождения.

Вскоре наступившее утро Аналитик встретил с вернувшейся головной болью, пропахшими дымом камина нечесаными волосами, огромным синяком на лбу и плохим настроением — результатом ссоры с Леной и ожидания неизбежных разбирательств ресторанного инцидента. После изучения себя в зеркале единственным злорадным утешением было то, что автору поставленного ему фингала досталось еще хуже, когда мраморная доска залепила ему поперек физиономии. Даже обычно ясное райское небо сегодня хмурилось и было затянуто зеленовато-желтыми облаками, напоминающими тучи хлорного газа во время немецкой газовой атаки под Верденом.