Аватар судьбы - Анна и Сергей Литвиновы

А рядом был вывешен еще один, с лицом чрезвычайно известным, но изменившимся от старости почти до неузнаваемости. С седеньким венчиком волос, лысый, одутловатый – но сохранивший ясность взгляда и озорную мальчишескую улыбку. И все равно, лет-то ему было далеко за семьдесят, так что если бы не подпись под фотопортретом, Алексей бы его не узнал. Но имя крупными буквами кричало: ГАГАРИН ЮРИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ, а ниже, просто и коротко, в одну строку: «Лидер нации».

Да, место, куда попал Алеша, оказывалось чрезвычайно интересным! И он хотел знать о нем больше, а потому рванулся дальше, в сторону учебной литературы. Надо заметить, кстати, что народу в магазине было много, и люди показались Данилову не слишком отличающимися от обычных посетителей книжного – увлеченные товаром или озадаченные покупками, а не друг другом или впечатлением, которое они производят. Из непривычного: среди покупателей он заметил двух самых настоящих пионеров в красных галстуках, а также рядового солдата с черными погонами «СА», что означало, как известно, «Советская Армия», и комсомольским значком на лацкане гимнастерки. Но после портретов Политбюро, встреченных на улице дружинников и тридцать второго съезда даже живые пионеры-комсомольцы показались довольно обыденным зрелищем.

И тут он увидел лежащий на стеллаже большой том альбомного формата с огромным названием «ДАВЕЧА» и подзаголовком, который скорее тянул на слоган: «События, вещи, явления, которые определили судьбу поколения. То, без чего нас невозможно понять и принять». А ниже – годы: 1961–1980. Автором книги значилась Анастасия Алферова.

Алексей схватил томище и стал листать. Как ни странно, в начале шестидесятых годов прошлого века тут, оказывается, происходило совершенно то же, что в его мире. Шестьдесят первый – денежная реформа, полет Гагарина, вынос Сталина из Мавзолея. Шестьдесят второй – Карибский кризис, Муслим Магомаев, Эдита Пьеха… И дальше – как по писаному: убийство Кеннеди, театр на Таганке, Булат Окуджава, война во Вьетнаме… Разница наметилась в шестьдесят шестом году. В богато иллюстрированной исторической книжке значилось: «Союз», первая стыковка на орбите». А ниже рассказывалось, как двадцать четвертого сентября шестьдесят шестого был запущен новый советский космический корабль «Союз-один» с космонавтом Комаровым на борту, а сутками позже – «Союз-два» с Волыновым, Елисеевым и Хруновым. Корабли состыковались, и двое через открытый космос перешли из одного в другой, а потом благополучно вернулись на Землю. Однако Данилов твердо помнил: ничего этого не было.

На деле история происходила не так, а гораздо тяжелее и трагичнее. «Союз-один» с Комаровым на борту полетел только в апреле шестьдесят седьмого и, возвращаясь на Землю, разбился. А первую стыковку на орбите советские космонавты выполнили только в шестьдесят девятом, безнадежно уступая к тому времени американцам гонку за Луну… Алексею сразу вспомнился рассказ старого графа, и он подумал: Комаров не погиб. Здесь, в этом мире, он выжил. А Королев? Он пролистал в книге шестьдесят шестой, шестьдесят седьмой, восьмой год… Сообщения о смерти главного конструктора не было. Данилов начал проглядывать том дальше, забегая вперед, и наткнулся на сообщение от семьдесят пятого года: «Академик, трижды герой социалистического труда Королев избран членом Политбюро». Он сразу понял, что слишком поторопился, и вернулся назад, в конец шестидесятых.

Изрядное количество материала в историческом дайджесте «Давеча» оказалось уделено космосу – в настоящей советской истории такого не было, Данилов это хорошо помнил. В шестьдесят шестом на околоземную орбиту слетали еще три «Союза», причем одновременно, с пятью человеками на борту, а командиром экипажа стал Гагарин. А потом, в шестьдесят седьмом, после успешного старта сверхтяжелой ракеты Н‑1, беспилотный корабль отправился к Луне – облетел ее, сфотографировал с близкого расстояния и благополучно вернулся на Землю. В декабре шестьдесят седьмого, в ознаменование пятидесятилетия революции, естественный спутник Земли впервые облетают люди – советские космонавты Леонов и Гагарин. Они снимают старушку Селену с близкого расстояния – с каких-то ста пятидесяти километров, – а потом возвращаются на Землю и совершают мягкую посадку в Кустанайской области. Весь мир ликует – а особенно ликует СССР: мы опять воткнули фитиль американцам! Мы первыми облетели Луну! И на торжественной встрече космонавтов в Кремле расчувствовавшийся Брежнев вдруг объявляет (говорят, без предварительного согласования со своими соратниками по Политбюро), что готов воздать должные почести настоящим творцам этой трудовой победы и рассекретить людей, сделавших возможным столь беспримерный полет. И представляет собравшимся академика Королева, а также его соратников по ОКБ‑1 и других академиков из совета главных конструкторов: Глушко, Бармина, Пилюгина и т. д. Говорят, впоследствии – а особенно после отставки – Брежнев горько сожалел о своем минутном порыве, но поезд уже ушел, фарш невозможно прокрутить назад. И восторженные толпы москвичей, радующихся новому космическому достижению, приветствуют с Мавзолея в морозном декабре шестьдесят седьмого уже не только Брежнев, Гагарин, Леонов, но и Королев, который сразу же наряду с космонавтами становится в Советском Союзе культовой фигурой. А следующим летом, в шестьдесят восьмом, на сессии Верховного совета СССР руководители страны вдруг объявляют (а рассекреченные академики и космонавты горячо поддерживают), что освоение космоса отныне перестает быть закрытой темой. Планы полетов за пределы земной атмосферы делаются достоянием гласности. И тут же заявляется, что, несмотря на то что американцы запланировали приземление человека на естественном спутнике Земли в шестьдесят девятом году, мы с ними соревноваться не будем. «Луна, – заявляет Королев, – не является приоритетным направлением наших исследований». А Гагарин афористично добавляет: «Видели мы эту Луну вблизи – ничего там интересного нет. Одна пыль и дырки от кратеров». Таким образом, в глазах общественного мнения – и в США, и в Советском Союзе, и в мире – американцы получают чувствительнейший удар по самолюбию: они-то ближайшую соседку в обозримом будущем достигнут, но что радости в той победе, если русские сами отказались от борьбы? И сколько б штатники ни говорили, что русские просто не уверены в своих силах, что они не летят оттого, что не создали надежную лунную капсулу, – все равно за Советским Союзом сохраняется моральный приоритет. «Вы не хотите лететь на Луну? Тогда чего же вы хотите?» – задают западные корреспонденты, порой и с подковыркой, вопрос высшему советскому космическому руководству. «Наша цель – Марс, – отвечают Королев и Гагарин. – И Солнце».

Грохот космических битв, видимо, примиряет (замечает про себя Алеша) советское руководство с тем, что творится в стране, а также в стане ее ближайших союзников – соцстран. Во всяком случае, в разделах дайджеста «давеча», посвященных концу шестидесятых, нет ни слова о суде над Синявским и Даниэлем или о вторжении в Чехословакию. Напротив, говорится, что в шестьдесят восьмом году журнал «Новый мир» печатает сразу два романа Солженицына, долго ожидавших публикации, – «В круге первом» и «Раковый корпус». А Брежнев в ходе визита в ЧССР в августе шестьдесят восьмого одобрительно отзывается о проекте чешских и словацких товарищей по строительству социализма с человеческим лицом. При этом в Политбюро нет единства относительно того, как поступить со строптивой союзницей, но Брежнев говорит – «надо посмотреть, что у них получится», его поддерживает Косыгин, а ортодоксов Суслова, Пельше и Подгорного отправляют в отставку и вводят в состав высшего органа власти Машерова и Устинова.