Бойцовский клуб - Чак Паланик

Механик говорит:

— Вы же знаете расклад, мистер Дерден. Вы самиговорили. Вы сказали — если кто-то когда-нибудь попытается закрыть клуб, —даже вы сами, — схватить его и отрезать ему яйца.

Шары.

Хозяйство.

Орехи.

Huevos.

Представьте, как лучшая часть вашего тела лежит,замороженная, в пакетике в Мыловаренной Компании на Пэйпер-Стрит.

— Вы же знаете, драться с нами бессмысленно, —говорит механик.

Водитель автобуса жует бутерброд, поглядывая на нас взеркало заднего обзора.

Вдали завывает полицейская сирена, приближаясь к нам. Далеков поле грохочет трактор. Птицы. Заднее окно автобуса полуоткрыто. Облака.Бурьян растет по краю разворотной площадки из гравия. Пчелы или мухи гудят надсорняками.

— Да, и еще такая вот мелочь, — говорит механикбойцовского клуба. — На этот раз это не просто угроза, мистер Дерден. Наэтот раз нам придется отрезать их.

Водитель автобуса говорит:

— Полиция.

Звук сирены стихает где-то перед автобусом.

Так от кого же отбиваться?

Полицейская машина подтягивается к автобусу, сквозь ветровоестекло падают блики красного и синего света, и кто-то снаружи кричит:

— Стоять, вы!

И я спасен.

Как бы.

Я могу рассказать полиции о Тайлере. Я расскажу им все обойцовском клубе, и, может, попаду в тюрьму, — и тогда разобраться сПроектом Разгром будет уже их задачей, а мне не придется пялиться на нож,опустив взгляд.

Полицейские поднимаются по сходням автобуса, первый из нихспрашивает:

— Уже порезали его?

Второй полицейский говорит:

— Давайте побыстрее, вышел ордер на его арест.

Потом снимает фуражку и извиняется передо мной:

— Ничего личного, мистер Дерден. Рад наконецвстретиться с вами.

Я говорю — «Вы все совершаете чудовищную ошибку!» Механикзамечает:

— Вы знали, что, скорее всего, скажете это.

«Я не Тайлер Дерден!»

— И эти свои слова вы тоже предсказали.

«Я меняю правила! У вас останется бойцовский клуб, но мыбольше не станем никого кастрировать!» — Да, да, да, — отмахиваетсямеханик. Он на полпути ко мне между рядами кресел, держит нож впередисебя. — Вы знали, что, скорее всего, скажете и это.

«Ладно, пусть я Тайлер Дерден. Я! Я Тайлер Дерден, и ядиктую условия, и я приказываю — убери нож!» Механик окрикивает через плечо:

— Какое наше лучшее время на «отрезал-и-удрал»?

Кто-то кричит в ответ:

— Четыре минуты!

Механик спрашивает:

— Кто-нибудь засек время?

Оба полицейских уже взобрались внутрь и стоят у входа вавтобус, один из них смотрит на часы и говорит:

— Секундочку. Сейчас, секундная стрелка будет надвенадцати.

Полицейский говорит:

— Девять.

— Восемь.

— Семь.

Я ныряю в открытое окно.

Мой живот упирается в тонкую металлическую раму, и позадиорет механик бойцовского клуба:

— Мистер Дерден! Вы испортите нам все время к хренам!

Свесившись из окна наполовину, я вцепился в резиновый крайпокрышки заднего колеса, хватаю его за обод и тянусь наружу. Кто-то хватаетменя за ноги и тянет внутрь. Я кричу крошечному трактору вдали — «Эй!». И опять— «Эй!». Мое лицо горит, наливаясь кровью, — я свесился вверх ногами.Немного подтягиваюсь наружу. Руки, обхватившие мне лодыжки, подтягивают меняназад. Галстук хлопает мне по лицу. Пряжка ремня цепляется за оконную раму.Пчелы, мухи и заросли сорняков в считанных дюймах от моего лица, и я кричу —«Эй!».

Руки цепляются за корму моих брюк, пытаясь втянуть менявнутрь, стаскивая мои штаны за ремень с задницы.

Кто-то внутри автобуса выкрикивает:

— Одна минута!

Туфли соскальзывают с моих ног.

Застежка ремня, щелкнув о раму, проскальзывает в окно.

Руки, удерживающие меня, сдвигают мне ноги. Оконная рама,горячая от солнца, давит мне на живот. Моя белая рубашка свешивается, покрываямои плечи и голову, я по-прежнему хватаюсь руками за обод колеса и кричу —«Эй!» Мои ноги выпрямлены и сведены вместе позади. Брюки соскальзывают с меня иисчезают. Солнце припекает мне задницу.

Кровь стучит в висках, мои глаза выпучены от напряжения, явижу только белую рубашку, свисающую на лицо. Где-то грохочет трактор. Жужжатпчелы. Где-то. Все на много миль вдали. Где-то на миллион миль от меня кто-товыкрикивает:

— Две минуты!

И рука скользит в моей промежности, ощупывая меня.

— Не сделай ему больно, — говорит кто-то.

Руки, обхватившие мне лодыжки, на миллион миль вдали.Представляются в конце длинной-длинной дороги. Направленная медитация.

Не представляй оконную раму, как тупой горячий нож,вспарывающий тебе брюхо.

Не представляй группу мужчин, играющих в перетягиваниеканата твоими ногами.

На миллион миль вдали, на хрениллион миль вдали, грубая теплаярука обхватывает тебя у основания и оттягивает на себя, и что-то сжимает тебятуго и сильно, еще сильнее, еще сильнее.

Резиновая ленточка.

Ты в Ирландии.

Ты в бойцовском клубе.

Ты на работе.

Ты где угодно, только не здесь.

— Три минуты!

Кто-то издалека, совсем издалека, кричит:

— Вам знаете, о чем речь, мистер Дерден. Невыпендривайтесь перед бойцовским клубом.

Теплая рука обхватывает тебя снизу. Ледяной кончик ножа.Рука ложится тебе на грудь. Терапевтический физический контакт. И эфир давит натвой нос и рот, — сильно. Потом ничто, — даже не совсем ничто.Забвение.

Обугленная скорлупа моего выгоревшего кондоминиума черна,как открытый космос, пустыня в ночи над огоньками города. Окон нет, и желтаяленточка полицейского заграждения для картины происшествия трепещет иизвивается на краю пятнадцатиэтажного обрыва.

Я просыпаюсь на бетонном перекрытии. Когда-то здесь былкленовый паркет. До взрыва здесь были картины на стенах. Была шведская мебель.До Тайлера.