Королева викингов - Пол Андерсон

Когда она поднялась, шелест ее юбок прозвучал в окружающей тишине, как гром. Глаза ее, отыскивающие его взгляд, казались неестественно огромными, зрачки были расширенными, как у кошки, разгуливающей в темноте, белки мерцали.

— Мне кажется, что у тебя есть новости, — полушепотом сказала она.

Гримаса Эйрика нисколько не походила на улыбку.

— Ты отлично это знаешь.

— Не мог бы ты поделиться ими со мною?

— Что ж, все равно ты скоро все узнала бы. Я должен сделать одну вещь, которую сам давно желал. Конунг Харальд наконец принял решение. Завтра я собираю людей и получаю провизию, необходимую для трудного сухопутного путешествия. Еще днем позже мы отправимся, чтобы покончить с Рёгнвальдом Длинной Костью.

— Я… я предчувствовала это.

Во взгляде Эйрика мелькнула тень, впрочем, если у него и возникли вопросы, он решил не задавать их.

— Слишком долго он водит дружбу с троллями, — категорически сказал он. — Это открытый вызов нашему отцу. Будет лучше, если мы опередим его, что бы он там ни затевал.

— Я думаю, что это может иметь прямое отношение к тебе.

Эйрик кивнул:

— Если он будет жив, когда умрет наш отец, то может попытаться захватить верховную власть над всей Норвегией, которую отец хочет оставить мне.

А если ему это удастся, то какая участь может ожидать их сыновей? Гамли, бойкий, веселый, с льняными волосами, бегающий повсюду, скоро будет готов к тому, чтобы поехать на воспитание в какой-нибудь дом, где будут добры к нему. Рёгнвальд, тезка врага-родственника, но назван в честь великого ярла, а не короля-колдуна; он уже научился ходить и старательно пытается начать говорить. Гутхорм, совсем недавно покинувший колыбель… И тот, который появится на свет после Гутхорма, и следующий… Кровь ее и Эйрика, жизнь и слава, которой предстоит намного пережить жизнь. Снаружи донесся крик совы, голос темноты и забвения.

— Не только он один; многие другие твои братья стремятся к тому же самому, — заметила Гуннхильд.

Те из них, кто правил собственными землями, склоняли народ на свою сторону немереными обещаниями. Другие ходили в викинги и участвовали в иноземных войнах не для того, чтобы дать выход своей ярости, а чтобы набрать надежную дружину. Они с Эйриком уже не раз говорили об этом.

Он пожал плечами:

— Что ж, главное — начать…

Из темноты вновь донесся крик совы, потом еще и еще раз. Гуннхильд показалось, что птица вонзает в нее свои страшные когти. Она схватила Эйрика за обе руки.

— Я знаю кое-что из того, что ведомо Рёгнвальду Длинной Кости. Ты думаешь, что он не узнает о том, что ты выступил против него? Что он будет просто сидеть на месте и ждать?

— У него не будет времени собрать против нас войско.

— Но наслать на тебя смерть — оползень на дороге, скоротечную болезнь, ужасные видения, безотчетный страх… Нет, выжди немного, чтобы получше подготовиться. Позволь мне помочь тебе!

— И позволить ему проведать об этом? Дать ему возможность запятнать мое имя связью с сейдрами? Нет! В Гауле твои уловки принесли тебе не так уж много пользы, не так ли?

Потому что хёвдинг Торир был проницателен, а Эйвинд Хвастун оказался глупцом, с горечью подумала Гуннхильд. Или, возможно, потому что норны неразрывно сплели ее судьбу с судьбой Эгиля Скаллагримсона. Она сглотнула подступивший к горлу комок.

— Ты мужчина, — произнесла она со вздохом. — Я могу лишь дать тебе в дорогу свои надежды.

Ответ мужа изрядно удивил ее.

— Нет, Гуннхильд, я не скажу, что это неразумно, — медленно проговорил он. — Скорее, напротив. — Он обхватил ее обеими руками за талию и привлек к себе.

На третий день после отъезда Эйрика Гуннхильд сказала своим служанкам, что хочет провести наступающую ночь одна. Они должны устроиться на ночлег где угодно, только не в доме.

— Мне необходимо подумать, и, возможно, я смогу увидеть вещий сон, — сказала она. — Если вы вдруг что-нибудь увидите или услышите, то все равно не заходите в дом. — Она прищурилась. — И еще: для вас же будет лучше, если вы не станете болтать об этом.

Когда спустился вечер, королева закрыла ставни на всех окнах и заперла дверь на засов. Погода изменилась: вызывающе посвистывал ветер, шелестел дождь. Язычки пламени в лампах вздрагивали, поднимавшиеся от них струйки дыма метались по комнате. Сумрак на глазах сгущался, и из углов полезли тени, уродливые, как тролли. Гуннхильд отперла сундук. Из-под драгоценных шелков она вынула то, что ей было нужно, и отнесла это в спальню. Дверь спальни она тоже заперла.

Пока сушеные грибы из тех, к которым большинство народа старалось даже не прикасаться, размокали в миске с водой, она разложила по местам все остальное, что ей было необходимо, и сбросила с себя одежду. Холодная сырость тут же покрыла поцелуями ее кожу. Гуннхильд распустила свои уложенные узлом волосы; волнистые локоны рассыпались по плечам и спине. Все ее одеяние теперь состояло из ожерелья из орлиных перьев, волчьих зубов и когтей дикой кошки. Чтобы собрать все это, потребовались годы, деньги и великая осторожность. Главным образом, она добывала амулеты у охотников, которые были достаточно бедны, чтобы за деньги искать то, что ей было нужно, и достаточно запуганы, чтобы крепко держать язык за зубами. А плела и вырезала все она своими собственными руками.

Вплоть до этого самого момента Гуннхильд не знала точно, хочет ли осуществить свое намерение. Она просто поклялась себе: все, что ей пришлось перенести в Финнмёрке, не пропадет впустую, и она никогда впредь не будет столь же беспомощной, как в тот день в хижине Сейи. Но она все же не знала, какую пользу это может принести. Все это было еще не испытано ею — лишь мысли, мечты, чувства. Но у нее должно получиться; она была уверена в этом. Если же она ошибалась, то ее ждала смерть или даже нечто худшее, чем смерть.

Она даже оскалила зубы от страха. Ради Эйрика и их совместной крови она снова и снова вынашивала детей, как он ходил в бой. А этой ночью она вступила на путь, который мог оказаться для нее дорогой в ад. Но без помощи Гуннхильд Эйрик мог бы угодить в ловушку. А ее сыновья были малы, и им все еще был необходим отец.

Никогда, никогда она не покинет ни их, ни его.

Грохот бубна мог бы выдать ее. Она разжевала и проглотила грибы и начала, негромко хлопая в ладоши, плясать вокруг лампы, установленной на трехногий табурет — ее пророческий треножник, — не отрывая взгляда от пламени. Когда ритм захватил все ее существо, крошечный огонек начал увеличиваться, превращаясь в ворота, сквозь которые ей стало понемногу открываться то, что всегда было скрыто от зрения. Почувствовав, что подошел нужный миг, она прекратила пляску, взяла в кулаки две кости из голени оленя, покрытые резными рунами, и встала коленями на веревку со множеством узлов. Покачиваясь на коленях, не отводя глаз от пламени, она размахивала костями, которые держала в руках.