Танки в котле. Немецкий танкист о прорыве из Хальбского кольца. 1945 - Вольфганг Фауст

у меня осталось, – это фотография в моем кармане и Рыцарский крест Капо на нашейной орденской ленте, сорванный с тела лейтенанта на заглубленном участке дороги. Когда мы повернулись, чтобы двинуться дальше, к нам, пошатываясь, подошел «цепной пес»-фельджандарм.

Человек этот был пьян и, размахивая пистолетом, подозвал нас к себе. Бывшие рядом с нами штатские бросились от него, а он стволом пистолета указал на орден у меня в руке.

– Я возьму его, – заявил он, обдав нас волной перегара.

– Вы не заслужили его, – возразил я.

– Американские парни дадут мне десять баксов за Рыцарский крест, – посмеиваясь, сообщил он. При этом он использовал американское слово баксов, а не долларов, словно уже был одним из них. – Я дам тебе за него два бакса прямо сейчас, так что ты сможешь раздобыть еды и побриться.

Когда я выдал ему кулаком прямой в скулу, он выстрелил в меня.

Вот таким образом закончилась моя война в мае 1945 года, на западном берегу Эльбы, в американском секторе оккупации, без единого американца в поле зрения. После двух лет, проведенных мною в непрерывных сражениях, после Курска и отступления на запад, после прорыва из котла в Хальбе и полей, усеянных мертвыми телами. После всего, чего я стыдился, и всего, чем я гордился, моя война закончилась пьяным «цепным псом», проделавшим своей пулей отверстие в моей лопатке. Лежа на западном берегу Эльбы и видя мелькающие сапоги моих боевых товарищей, забивающих насмерть «цепного пса», я мог только закрыть глаза, устремленные в небо, и принять тот факт, что все, сотворенное нами, теперь уже закончилось.

Ребята моего экипажа доставили меня в центр Красного Креста в американской зоне оккупации: импровизированный госпиталь, расположившийся в брошенной школе в предместье Ганновера. Моя рана была довольно обширной, к ней добавились осколочные ранения спины, так что выздоровление шло медленно. Я проводил дни на первом этаже школьного здания, слушая американские радиопостановки и играя в карты. Медсестрами были добровольцы Красного Креста и монахини из самых разных стран, и никто не мог бы лучше выхаживать нас, чем это делали они.

Моя военная форма была сложена в кладовке, а я был облачен в старые штатские брюки и рубашку, выданные мне из госпитальных запасов. Я брился каждый день и курил сигареты, греясь в лучах солнца. Однажды я видел, как привезли нового пациента, раненного в поножовщине. Мне показалось, что я узнал его, это был один из тех эсэсовцев, которые пробивались сквозь толпу к мосту. Но я ничего не сказал про это, так же поступил и он. Экипаж моей «Пантеры» разбросали по различным лагерям для военнопленных в американской и британской зонах оккупации. До меня также доходили слухи, что гражданские беженцы, которые шли с нами, просто разбрелись по просторам Германии.

Я побывал на допросе, который вел американский сержант. Он хотел только знать, был ли я членом национал-социалистической партии. В значительно меньшей степени его интересовал мой боевой путь; нас просто было слишком много, чтобы уделять внимание нашим фронтовым делам. Закончился май 1945 года, наступил июнь, а потом июль.

Теперь мудрость того, что мы сдались американцам, получила полное подтверждение в моем сознании, поскольку все знали, что информация, которой мы располагали о наших военнопленных на востоке, была нулевой, буквально нулевой. Миллионы людей, сдавшихся красным к востоку от Эльбы, были переплавлены в советскую систему, и о них ничего не было известно. Мы, оказавшиеся на западе, уверовали в правильность нашего решения избежать этой судьбы, хотя многие из нас и чувствовали себя несколько неловко, прекрасно понимая, какую роль сыграла случайность в нашей судьбе.

В это же самое время стала проясняться и судьба западной части Германии. Западные союзники вкладывали средства в восстановление городов, разрушенных ими же. За деньги можно было приобрести абсолютно все: кофе, косметику, оружие, бензин, морфий, глянцевые журналы, виски. Мне как-то предложили джип, если я смогу достать десять Железных крестов и в придачу к ним парабеллум.

– Они хотят получить именно парабеллум, – втолковывал мне предложивший этот гешефт американец. – Вальтеры совсем не то.

Улицы были полны германскими девушками, гуляющими с американскими солдатами, и хмурыми немцами, смотрящими на проходящие мимо них парочки. Атмосфера, царившая на улицах, странным образом напоминала довоенную атмосферу, также полную всяческих возможностей. Хотя мое собственное будущее оставалось совершенно неопределенным. Моей единственной семьей был вермахт, у меня не было ни дома, ни профессии, ни сбережений. По ночам палаты госпиталя наполнялись плачем и криками – это моим сотоварищам снились их сражения.

Порой ночами я не позволял себе заснуть, зная точно, что мне снова приснится Хальбский котел.

Я понимал, что для меня приближается время покинуть госпиталь. Другие раненые немцы, лечившиеся в госпитале, один за другим выписывались и большей частью погружались в гражданскую жизнь. Медсестры видели, что я обеспокоен своим будущим, и не могли понять почему.

– Но у вас же есть сестра, – сказала мне одна из них, в последний раз сменив повязку на моем плече. Мы сидели с ней в палате, глядя на стекающие по стеклам окон струи дождя. – Или на самом деле ваша подруга? Та девушка, что на фотографии?

Я ничего не ответил на это.

– Как ее зовут, Вольфганг? Вы никогда не называли нам ее имени.

Ее фотография стояла в рамке под стеклом на моей тумбочке рядом с кроватью. Я соорудил рамку из частей какой-то медицинской упаковки и застеклил ее осколком стекла, который нашел в саду. Я смотрел на эту фотографию каждый день, вспоминая мать девушки и то, как она погибла на корме моей «Пантеры» в котле.

По правде говоря, я уже начал представлять себе, как начну новую жизнь с этой девушкой и остатками ее семьи, которые заполнили бы полное отсутствие семьи в моей жизни вне бронетанковых войск. Если быть совсем честным, я проводил все время в госпитале, рисуя свою будущую жизнь с этой девушкой, домик, которым нам, может быть, удастся обзавестись в американском секторе, и работу с приличной зарплатой, которую я буду искать, возможно связанную с техникой. Да любой одинокий человек может представить себе те мысли, которые роились в моей голове.

– Как ее имя, Вольфганг?

Я понятия не имел, как ее зовут. Но на оборотной стороне фотографии был написан адрес, в городке неподалеку от Эльбы, и чем больше я думал об этой девушке, тем крепче становилась моя убежденность, что я должен отправиться туда и повидаться с ней. И вот в начале августа 1945 года, когда меня выписали из госпиталя, я отправился туда