Небо повсюду - Дженди Нельсон

На чердак я больше не возвращаюсь.

Все в порядке. Я привыкла к маме, которая путешествует на ковре-самолете. И к этой маме тоже привыкну, правда? А вот с чем я не могу свыкнуться, так это с мыслью, что, несмотря на всю мою глубокую любовь к нему, он никогда меня не простит. Как привыкнуть к тому, что никто больше не назовет меня Джоном Ленноном? И не заставит поверить, что небо начинается у моих ног? И не будет вести себя как последний придурок, чтобы я сказала quel dork? Как привыкнуть к отсутствию мальчика, который превращал меня в сияние?

Я не могу.

Что еще хуже: с каждым днем в Убежище становится все тише. Даже когда я врубаю на полную катушку магнитофон, даже когда говорю с Сарой (она все еще извиняется за провал операции «Соблазнение»), даже когда репетирую Стравинского, тут становится все тише и тише, пока все звуки не затихают настолько, что я слышу только одно: стук гроба, который опустили в землю.

С каждым днем удлиняются периоды, когда я не слышу каблучков Бейли в коридоре, не вижу краем глаза, как она читает, лежа на кровати, или как декламирует что-то перед зеркалом. Я привыкаю, что ее нет в Убежище, и мне от этого тошно. Тошно, что теперь, перебирая вещи в ее шкафу и вжимаясь в них лицом, я не нахожу ни единой блузки, ни одного платья, что хранили бы ее запах. Это я виновата. Теперь все вещи пахнут мной.

Мне тошно, что ее телефон наконец отключили от сети.

С каждым днем пропадает какой-то след моей сестры, и не только из окружающей реальности, но и из моей памяти, и я ничего не могу с этим поделать. Просто сижу в этом беззвучном Убежище безо всяких запахов и плачу.

На шестой день Сара объявляет чрезвычайное положение и заставляет меня пообещать, что мы сходим в кино тем же вечером.

Она подбирает меня на своей «тоске». На Саре черная мини, черные метровые шпильки и черный же топик (еще более мини, чем юбка), который открывает весь живот и добрую половину грудной клетки. Довершает ансамбль лыжная шапочка в тон – думаю, так Сара решила проявить практичную сторону своей натуры: днем задули холодные ветра, и теперь на улице холодно, как в Арктике. На мне коричневый замшевый жакет, водолазка и джинсы. Мы с Сарой словно прибыли из разных климатических поясов.

– Привет! – здоровается она и вынимает изо рта сигарету, чтобы поцеловать меня, когда я заберусь в машину. – На этот раз фильм и правда будет хороший, не как в прошлый раз, когда я уговорила тебя пойти, а там всю первую часть женщина сидела и разговаривала с котом. Согласна, это было несколько проблематике.

У нас с Сарой совершенно противоположные взгляды на кино. Все, что нужно мне, – это усесться в темноте с огромным ведром попкорна. Погони? Отлично! Девочка добивается любви? Прекрасно! Лузер побеждает? Великолепно! Дайте мне повизжать, поплакать и расплыться лужицей в кресле. А Сара терпеть не может такой банальщины и вечно жалуется, что наши мозги загнивают и мы уже не сможем мыслить самостоятельно, попав в плен доминантных парадигм. Она предпочитает фильмы с фестивалей – иностранные ленты, где ничего не происходит, никто не разговаривает, все влюблены в людей, которые никогда не ответят им взаимностью, и на этом кино заканчивается. Сегодня в программе какой-то до отупения скучный черно-белый экземпляр из Норвегии.

Сара внимательно смотрит мне в лицо и сникает:

– Ты такая несчастная…

– Тяжелая неделя выдалась.

– Сегодня будет весело, обещаю. – Она убирает руку с руля и вынимает из рюкзака коричневый сверток. – Это я взяла на фильм. Водка.

Она протягивает сверток мне.

– Хм, ну теперь я точно усну в самом разгаре этого остросюжетного черно-белого немого кино из Норвегии.

Она закатывает глаза:

– Фильм не немой, Ленни.

Пока мы стоим в очереди, Сара прыгает на месте, стараясь согреться. Рассказывает мне, как отлично держался на симпозиуме Люк, его почти не смутило, что он был там единственным парнем. Он даже заставил ее задать вопрос о музыке. Но тут, не успевает Сара договорить и в очередной раз подпрыгнуть, как вдруг замирает с выпученными глазами. Через секунду она продолжает, как ни в чем не бывало, но я уже не слушаю ее. Я поворачиваюсь: с другой стороны улицы под руку с Рейчел стоит Джо.

Они до того увлечены разговором, что даже не заметили, когда светофор загорелся зеленым.

Перейдите дорогу, хочется мне закричать. Перейдите дорогу, пока не влюбились, вы двое! Потому что, судя по всему, происходит сейчас именно это. Я вижу, как Джо легонько тянет ее за рукав, рассказывая что-то (наверняка про Париж!). Я вижу его улыбку, вижу его сияние, которое разливается на Рейчел, и думаю, что сейчас рухну, как срубленное дерево.

– Пойдем.

– Угу.

Сара уже идет к джипу, роясь в сумочке в поисках ключей. Я следую за ней, но оборачиваюсь. И встречаюсь взглядом с Джо. Сара исчезает. И Рейчел тоже. И все люди в очереди. Машины, деревья, здания, земля, небо – все исчезает, и остаемся только мы с Джо. Смотрим друг на друга через пустое пространство. Он не улыбается. Даже наоборот. Но я не могу отвести от него глаз, и он от меня, похоже, тоже. Время словно остановилось. Мне кажется, что когда мы перестанем смотреть друг на друга, то уже состаримся и наши жизни подойдут к концу. Нам только и останется, что вспоминать несколько жалких поцелуев. У меня кружится голова от того, как я по нему скучаю, от того, что вижу его сейчас, от того, что между нами всего несколько метров. Я хочу побежать к нему через дорогу и уже почти бегу – сердце во мне колотится, толкает меня к Джо, – но тут он трясет головой и вспоминает о том, что рядом с ним стоит Рейчел. Очень отчетливо вспоминает. Он приобнимает ее за плечи, они вместе переходят дорогу и встают в очередь. Меня терзают острые когти боли. Он не оглядывается. В отличие от Рейчел.

Она приветствует меня с торжествующей улыбкой на лице, а потом дерзко взмахивает светлыми волосами, обнимает его за талию и отворачивается.

Сердце мое словно отпинали в дальний угол тела. Хорошо, хорошо, я поняла, хочется заорать мне в небеса. Я поняла, каково это. Усвоила урок. Осознала последствия. Я смотрю, как они рука об руку входят в кинотеатр, и жалею, что у меня нет ластика: я бы тут же стерла Рейчел из этой сцены. А еще лучше, если бы у меня был пылесос. Я бы высосала ее из его объятий, со своего места в оркестре. Навеки.

– Давай, Ленни, поехали отсюда, – говорит знакомый голос. Сара все еще существует. Она разговаривает со мной, поэтому, видимо, я тоже существую.

Я смотрю вниз на свои ноги и понимаю, что стою на земле. Теперь мне нужно двигать ими, сначала одной, потом другой, и так дойти до Тоски.

Мы едем домой, и нет никаких звезд, никакой луны. Только тусклая темно-серая чашка вместо неба.

– Я стану первым кларнетистом, – говорю я.

– Ну наконец-то.

– И не потому что…

– Знаю. Потому что ты скаковая лошадь, а не какой-нибудь отставший пони.