Двенадцать несогласных - Валерий Панюшкин

На одном из митингов «Я думаю» Наташа познакомилась с журналисткой Евгенией Альбац, которая стала приглашать Наташу с друзьями каждый вторник к себе домой на ужин. Они разговаривали. Они ели приготовленную Альбац вкусную еврейскую стряпню – форшмак, имбирлах – и разговаривали с оппозиционными политиками, журналистами и экономистами, которых Альбац, пользуясь журналистскими связями, приглашала «поговорить с детьми».

Однажды вечером завсегдатай этих вторничных посиделок, один из руководителей «Открытой России» Осовцов отозвал Наташу в сторонку и спросил:

– Ты хотела бы работать в «Открытой России»?

– Ну, – Наташа попыталась сохранить хладнокровие, – наверное, мне было бы интересно.

– Тогда приходи завтра на Колпачный, поговорим, – резюмировал Осовцов и пошел прочь, опираясь на свою знаменитую палку с серебряным набалдашником. А Наташа вышла на лестницу, подождала, пока Осовцов уйдет, и раз пятьдесят треснулась лбом об стену от восторга, потому что работать в «Открытой России» – это была мечта поглавнее мечты учиться в Московском университете.

Трик-трак! Дверь пересыльной камеры в аэропорту Домодедово открылась, пограничный офицер ввел еще одного депортируемого таджика и снова запер дверь. Таджик был в тренировочных штанах, в майке и в тапочках, несмотря на декабрьский холод. Наташа подумала: «Ой, у меня же нет никакой теплой одежды! У меня же вся теплая одежда осталась в Москве!» На всякий случай улыбнулась таджику и поздоровалась с ним. Но он молчал. И Наташа вернулась к мысли: «Я замерзну».

В Колпачном переулке был офис принадлежавшей Михаилу Ходорковскому компании «ЮКОС». И офис благотворительной организации «Открытая Россия» тоже был там. А мерз на Колпачном Илья Барабанов, который влюбился в Наташу еще во время митингов «Я думаю», совсем потерял голову во время вторничных посиделок у Альбац, а теперь мерз под окнами «Открытой России» и ждал, пока Наташа окончит работу. Наташа отказывалась понимать, что Илья влюблен в нее, считала Илью просто своим другом, выходила из офиса, шла с Ильей пить кофе и по-дружески рассказывала ему про серьезный роман, который происходил у нее тогда с известным политиком оппозиционного толка. Илья слушал и умирал от отчаяния. Но все равно приходил на Колпачный, все равно мерз и все равно слушал Наташины откровения, как лучшая подружка.

Через пару месяцев после начала Наташиной работы счета «Открытой России» были арестованы: государство планомерно пожирало «ЮКОС», и в конце концов дело дошло до юкосовской благотворительной программы. Осовцов честно сказал Наташе, что денег больше не будет, предложил уйти или, если есть возможность, довести образовательные проекты до весны, до конца учебного года. Одновременно Осовцов сказал, что готовится Гражданский конгресс, международная конференция, где будут оппозиционные политики и правозащитники. И что можно поработать на Гражданском конгрессе пресс-секретарем. Из Гражданского конгресса выросла коалиция «Другая Россия». Через несколько месяцев «Другая Россия» поделилась на политическое и правозащитное крыло. Политики Каспаров, Касьянов и Лимонов принялись организовывать Марши несогласных. Правозащитники ворчали, что нельзя, дескать, участвовать в одних маршах с Лимоновым до тех пор хотя бы, пока на его знаменах красуются пролетарские серпы и молоты, похожие на свастику, и пока на сайте его партии красуется программа 1993 года, где черным по белому написано, что либералов надо вешать.

На одной из конференций «Другой России» с участием Каспарова давнишний, еще с пикетов в поддержку Ходорковского, Наташин друг Ваня Ниненко встал и спросил у Каспарова прямо, действительно ли ему нравятся свастики и правда ли он разделяет лимоновское желание вешать либералов, раз шагает с Лимоновым в одном строю.

Каспаров раскричался. Он кричал Ване Ниненко, который защищал Ходорковского, устраивал митинги в поддержку политзаключенных и организовывал лекции «Я думаю», что Ваня Ниненко нарочно нанят Кремлем, что этот его вопрос – провокация, что ему, Ване Ниненко, хорошо заплатили в Кремле за этот вопрос.

А для Наташи Ваня Ниненко было вроде той одноклассницы Люды, которую знобило под открытым окном. Только роднее. С одноклассницей Людой Наташа не выпивала по ночам в общежитии, обсуждая Бодрияра, не устраивала Отряд Дамблдора, не делила хлеб. А с Ваней выпивала, обсуждала, устраивала и делила. Она встала и сказала:

– Гарри Кимович, простите, вы только что обидели хорошего человека. Он мой друг. Я могу ручаться, что он не нанят Кремлем ни разу. Он просто хотел спросить, и мне кажется, вы могли бы ответить, что за время такое наступило, что можно маршировать под свастиками с людьми, предлагавшими кого бы то ни было вешать.

Конференция закончилась. В фойе к Наташе подошла Марина Литвинович, работавшая тогда каспаровской помощницей и членом политсовета «Другой России». Подошла и сказала, что элементарная дисциплина не позволяет пресс-секретарю «Другой России» так резко выступать против лидера на публичной конференции.

А друзья рассказали Наташе, что после этого ее выступления и до того, как встретить Наташу в фойе, Литвинович кричала: «Кто она такая, эта Морарь! Как она смеет! Я сделаю все, чтобы ее в «Другой России» не было».

Вечером эту историю Наташа рассказала другу своему Илье в кафе «Билингва», где шумно, дешево, очень невкусно, книжный магазин и собираются люди, которым важно, чтобы было дешево и чтоб был книжный магазин. Тут-то у Ильи и возник план. Это был план, стратегия: на следующий день вечером он выпивал со своей начальницей, заместителем главного редактора оппозиционного журнала «The New Times» Евгенией Альбац и к слову ввернул, что Морарь, дескать, уходит из «Другой России».

– Наташка! – позвонила Альбац Наташе немедленно. – Наташка! – у Альбац есть манера вставлять во все имена уменьшительные суффиксы (Наташка, Илюшка, Барабашка). – У меня гениальная идея! Приходите к нам работать!

– Я же не журналист, – опешила Наташа.

– А ничего! Научим! Понимаете, – у Альбац есть манера сразу пускаться в объяснения, – журналистика это такая профессия, которую надо попробовать, чтобы понять, будете ли вы заниматься ею всю жизнь. Приходите! Попробуйте!

И Наташа пришла. В сущности, ей просто некуда было деваться. Людей, работавших на «Открытую Россию» Ходорковского и тем более на «Другую Россию» Каспарова, ни на какие другие работы не берут. Разве только в последний оппозиционный журнал «The New Times» или на последнюю оппозиционную радиостанцию «Эхо Москвы».

Наташа не умела брать интервью, не умела задавать вопросы, не умела придумывать темы, не умела проверять факты, не умела складывать слова. Каждый понедельник, тем не менее, ей надо было заявить на редколлегии тему в очередной номер и каждый раз к пятнице ей надо было написать на эту тему статью. Илья, сидевший с нею за соседним столом, помогал ей. Он был опытным журналистом, хоть и на год Наташи младше. Неповторимая атмосфера запуска нового журнала, когда люди работают без сна, спорят до хрипоты и все время что-то вместе выдумывают – она была такова, эта атмосфера, что люди в этой атмосфере влюбляются друг в друга, особенно если этим людям по двадцать три года. Однажды вечером, когда Альбац, обычно подвозившая Наташу домой, уехала в командировку, проводить девушку домой взялся Илья. В такси на заднем сиденье он только взял Наташу за локоть и только немножко потянул к себе. Но это было как разряд электрического тока. Как бархатная молния.