Все умерли, и я завела собаку - Эмили Дин

Удивительно, что судьба решила нанести нам очередной удар, когда мы еще не оправились от последней катастрофы. Я всегда полагала, что нашим будущим управляет некая разумная сила. Сила, которая не может вычеркнуть очередного главного героя после того, как предыдущий сезон закончился исчезновением одного из важных персонажей. Похоже, наша разумная сила разум потеряла и решила огорошить зрителей очередным ударом. «Подожди-ка, а что, если… А давай-ка нанесем этим героям новый удар… Когда они еще не смирились с тем, что с ними произошло. Отличный будет финал!»

Но, честно говоря, я должна была предвидеть такой поворот событий.

– Знаешь, дорогая, порой мне кажется, что после ухода Рэйч я как-то сдала, – сказала мне мама через несколько месяцев после похорон, когда мы с ней поднимались по холму в супермаркет. – Понимаю, это будет для тебя тяжело. Прости меня.

Я почувствовала прилив острого детского стыда. Конечно, она сдала. Она осталась несчастным черным лебедем. Но я заставила себя справиться с дискомфортом и просто сказала:

– Знаю. Мне тоже плохо.

Мы обе кое-как справлялись с повседневной жизнью, но с болезненной решимостью, как последняя пара на танцевальном марафоне, которая продолжает двигаться из последних сил, не желая подвести друг друга.

Я уже давно замечала, что с мамой что-то происходит. Она стала странно подволакивать ногу, теряла равновесие, ее речь становилась невнятной. Поначалу я думала, что она слегка увлекается любимым лекарством под названием просекко. И мало ест. Я не представляла, что потеря равновесия во время украшения фигуры Джастина Бибера в Новый год была зловещим симптомом.

Но потом события стали развиваться стремительно, и мы решили вернуться в мир больничных приемных и докторов с бейджиками на шее.

– Это настоящая детективная работа! – улыбался невролог, энергично делая записи перьевой ручкой. – Нам нужно исключить множество подозреваемых. Мы с вами – настоящие Шерлоки Холмсы!

– Надеюсь, без зависимости от морфина, – с театральной игривостью заметила мама. Реакции доктора она предвидеть не могла – в кабинете повисла тяжелая тишина.

– Вот старый дурак, – бормотала мама по пути домой – Чувство юмора – нуль баллов!

«Нуль баллов» – еще одна мамина устаревшая фразочка, за которые мы с Рэйч так часто ее поддразнивали. Речевое напоминание о песенных конкурсах Евровидения из 80-х.

В следующие несколько месяцев состояние мамы ухудшалось, но мы не могли справиться с эмоциональным влиянием диагноза.

– Я не собираюсь болеть по написанному для меня сценарию. Я отказываюсь быть мрачной! – сообщала мама, занимаясь практическими делами.

Она написала завещание и попросила меня присмотреть ей дом сопровождаемого проживания, где за ней могли бы присматривать круглосуточно.

– Когда мы приедем, я буду специально хромать, чтобы меня сразу включили в лист ожидания!

Мама говорила, что ей хочется быть поближе к Рэйч. Каким-то чудом мне удалось найти дом сопровождаемого проживания неподалеку от Хайгейтского кладбища. Мама купила новое белое белье для своей специальной кровати, которую она называла «плейбойским лежбищем», а суровую медицинскую ванную комнату наполнила старинными парфюмерными флаконами и бутылочками. Гостиную она украсила фотографиями Рэйч и запаслась игрушками для визитов Берти. В дом сопровождаемого проживания она переехала в апреле 2014 года, когда уже не могла передвигаться без инвалидного кресла, – в Рождество она украсила его золотыми шарами.

Через несколько месяцев мы сидели в ее гостиной вместе со старой подругой Рэйч, пили чай, рассматривали старые фотографии. И тут зазвонил телефон. Нам сообщили, что тетя Лин умерла от кровоизлияния в мозг.

– Я так виновата, Эм, – грустно сказала мама. – Она часто звонила мне. Но я не хотела, чтобы она видела меня такой.

Линси не теряла с нами связи. Она приезжала на дни рождения, наполняла дом ароматом своих духов, рассказывала о своих последних романтических увлечениях. Она очень поддержала нас после смерти Рэйч. Но роль обожающего королеву придворного требовала от мамы энергии и сил, которых у нее просто больше не было.

На похороны мы поехали с Джейн и ее мамой, Мэнди. На церемонии присутствовало множество поп-звезд прошлого. Многие поседели, ходили с палками, а кто-то не соглашался признавать наступления старости и по-прежнему красил волосы и носил кожаные брюки. После службы мы вместе с близкими подошли к могиле, где покоился гроб Линси. И в тот момент я осознала, что все еще новичок в обращении с инвалидными креслами. Колеса застряли в грязи прямо над самой могилой. Еще минута, и мама упала бы прямо на гроб, засыпанный лилиями.

– Я не могу сдвинуть его с места! – прошипела я Джейн.

– Дай я попробую, – прошипела в ответ Джейн.

Они с Мэнди отважно боролись с инвалидным креслом, чтобы не допустить «самого смешного в мире момента на похоронах». Гости встревоженно переглядывались. Последним усилием Джейн сумела избавить маму от участи героя черной комедии.

Когда мы ехали к ней домой на такси, то не могли избавиться от нервных смешков – уж очень близка была катастрофа.

– Что ж, Лин это понравилось бы, – усмехнулась мама.

– Мне понравилось шутить над инвалидным креслом с Джейн и Мэнди, – сказала она, когда мы оказались дома. – Мне хотелось бы, чтобы и другие вели себя так же. Мне нужен смех, а не мрачное сочувствие.

Мы стали вспоминать лучшие моменты нашего общения с Линси. Я вспомнила ее любимую фразу, которую она часто повторяла: «Жизнь так коротка, да и я тоже». Я сказала маме, что эти слова стали бы хорошей эпитафией. Если бы их не сказала Линси, то я выбрала бы их для себя.

– Ах ты засранка. Я тоже хотела их выбрать, – улыбнулась мама.

* * *

– Не могу поверить, что с твоей мамой такое случилось сразу же после смерти Рэйч, – сказала мне подруга.

Мне было неловко, что я взваливаю на друзей новый эмоциональный груз. Я боялась, что они этого не выдержат и кредит их дружбы будет исчерпан. Мне казалось, что я превратилась в магнит, притягивающий несчастье. В ворона, кружащегося над семейным пикником. В череп на картине эпохи Ренессанса, который напоминает зрителю о его смертности. Но, в каком-то отношении, дурные известия стали новой нормальностью, лесным пожаром, который продолжает свирепствовать и после дождя, намереваясь уничтожить все на своем пути. В течение дня я справлялась с этим со стойким смирением, впитывая восхищение окружающих («Ты такая смелая!»). Все считали, что я способна справиться с любыми трудностями и контролирую свою жизнь, и это вызывало у меня чувство облегчения. Только по ночам я чувствовала себя последней на земле женщиной, неспособной вовремя вызвать такси и оставшейся на улице, когда все разъехались по домам. Когда у меня случались приступы «кухонного пола» – а это случалось не раз – я обычно переключала звонки на голосовую почту. Мне хотелось сделать свою гнетущую тоску осязаемой, хотелось предаться «настоящему» горю, «правильно» оплакивать свои потери, быть потрясающе стойкой перед лицом жизненных трудностей.