Магия пространства - Светлана Ермакова

Перемещение было решено сделать платным, в зависимости от количества проходящих человек и веса перемещаемого ими груза. Надо же было "отбивать" расходы казны двух стран на огромную стоимость материалов и вознаграждения маститых учёных-магов за их труд.

Технические испытания готовых портальных врат провели ночью, и сперва туда-сюда переместили подопытного кролика. Нет, не меня, а взаправдашнего кролика. Я пошла второй. Это было немного странно — перемещаться, не создавая своего портала и не тратя на перемещение ни грана собственной магической энергии.

Торжественное открытие врат состоялось на следующий день, и первыми "клиентами" перемещались монархи двух стран. Сперва король Хидейры перешагнул в Плиссандру, там они с Дэмиусом Третьим перед всеми покрасовались под восторженный рёв собравшейся толпы, потом оба короля прошли к нам в Хидейру, и уже тут вместе позировали для памятных фото и прессы. Короли поздравили главных магов, которые создавали этот "прорыв" научно-магической мысли. Среди поздравляемых были и мы с Церттом. Его величество Дэмиус Третий соизволил мне улыбнуться и сказать:

— Не пора ли вам, маркиза, вернуться в своё герцогство?

На самом деле я уже несколько раз перемещалась и в герцогство, и в наш столичный дом. С удовольствием общалась с Седжиусом и его семьёй, навещала бабушку-герцогиню, которая совсем за эти годы одряхлела. Но каждый раз после этого я возвращалась обратно, в эту академию и в дом к Цертту. Просто чувствовала, наверное — тут я нужнее.

Поэтому я ничего не ответила королю, подданной которого — так, на минуточку — являлась. Только низко присела в реверансе, демонстрируя, как полагается, уже имеющуюся грудь, и заодно пряча глаза. Цертт, стоявший рядом и слышавший слова короля, тоже ничего не сказал, ни ему, ни мне.

Когда мы вернулись домой, я чувствовала себя странно. С одной стороны, я вроде бы уже выполнила всё, что только можно было придумать, чтобы оставаться тут. С другой — при одной лишь мысли, что я покину этот дом, вдруг становилось так страшно, словно бы меня насильно кто-то собирается вырывать отсюда. Так продолжалось пару недель, пока газеты всего мира не оповестили о завершении работы учёными и магами Плиссандрии по созданию "звезды".

Эта звёздочка очень ярко сияла на ночном небосклоне, всегда следуя за Луной, за исключением примерно одного часа еженощного затмения. Наконец учёные рассказали всем, что именно они воплотили на этой маленькой планете. Купол, который покрывал её, состоял из большого множества отдельных секций и одновременно выполнял несколько функций — он отражал слишком яркий свет и радиацию из космоса, и одновременно удерживал созданный стихией обычный воздух. По экватору маленькой планеты были созданы небольшие водоёмы — озёра, опоясавшие её подобно ожерелью из бусин разной степени синевы. Почва планеты была засеяна самыми красивыми растениями. Вращение вокруг своей оси обеспечивало возникновение полярного сияния на полюсах планеты, и давало возможность всем обладателям телескопов любоваться этим "космическим бриллиантом". Именно так называли эту планету-звезду в газетах. До того дня, пока не объявили, что его высочеством Винсентом ей было присвоено другое, странное для слуха название — Ольга.

Люди заговорили, что на этой звезде можно жить. А маленькие дети спрашивали взрослых:

— Разве такое бывает, что люди живут на звёздах?

В тот день я привычно лежала на ковре возле камина и молча прощалась с Церттом. И он сидел в кресле и молча прощался со мной. Я только сказала одну фразу в середине этого молчания:

— Я тоже тебя люблю.

ИНТЕРЛЮДИЯ

Как можно впускать в своё сердце этот страшный яд — любовь? Или — как можно сделать это в жизни больше одного раза? Какой безумец на это решится, зная, что исчезновение из твоей жизни того, что или кого ты полюбил, практически убивает тебя, твою душу?

Он был тем безумцем, который позволил себе это трижды. Сначала, не зная всей опасности этого чувства, он полюбил свою магию. Дар целительства, которому с восторгом решил посвятить всю свою жизнь. И посвящал — ровно до того момента, как этот дар сменился на величественное повелевание смертью. Может быть, это и были родственные стадии одного дара, но для него это явилось необратимой потерей его кумира — жизни и её спасения у других людей. Его душу переворачивало и ломало, когда он видел больных, ощущал в себе магическую энергию и не применял её, ведь вместо жизни он теперь мог подарить людям только смерть. Тогда он едва не сошёл с ума от душевной боли. Его спасла вторая любовь.

Валент, которого он любил раньше только как друга, и даже, пожалуй, в этом отношении поменьше, чем Ромиуса, получив свой новый дар, изменился. Если раньше он относился к своим возможностям телекинеза несколько легкомысленно, даже записи вёл не так скрупулёзно, как его друзья Цертт и Ромиус, то теперь с головой окунулся в исследования. И не просто — с головой, он словно бы получил творческое вдохновение, которое ощущалось как свечение его яркой и романтической души. Если для него, Цертта, исследования его нового дара являлись мучением, то для Валента — ежедневным праздником. Находиться рядом с ним и не влюбиться было нельзя. Его открытость, лёгкость характера и шутливая мечтательность покорили израненное сердце, принесли этому сердцу успокоение. И однажды он, некромант Цертт, признался Валенту в своих чувствах. Нет, он не произнёс слова "люблю", или, тем более не выразил своего желания обладать, присвоить друга, который стал так же необходим ему, как раньше было необходимо целительство. Он подобрал для этого другие слова. И Валент в ответ светло улыбнулся и тоже заверил друга в сильной к нему привязанности. Понял ли Валент всё, что он, Цертт, имел в виду, или понял его невинно, по-своему? Он никогда не узнает. Потому что в тот самый день Валент исчез.

Его истерзанная душа не давала ему покоя, и толкала получать всё новые впечатления, всё новые знания — только бы заглушить эту боль. Наблюдение у оракула за странной жизнью Валента целый год держало его там желанием получить ответы — почему он ушёл и не вернулся? Где он? Захочет ли вернуться? И когда увидел своего друга, принявшего на руки новорожденного сына, понял, что хотя бы один ответ на эти вопросы он получил. Не захочет.

Время, полученные знания и впечатления утихомирили и эту боль. Его неприязнь к любви как таковой была очевидна всем окружающим, но его это не волновало. А однажды ему пришло письмо с рисунком — изображением ненавистного артефакта, который сыграл роковую роль в жизни троих друзей. Зачем он поехал, чтобы лично увидеть отправительницу этого письма? Он не знал. Возможно, его заинтриговало то, что помимо рисунка в письме ничего не было? Ни рассказа о себе, ни вопросов… А возможно, он втайне надеялся на какие-то перемены в его не очень-то радостной жизни. И они произошли.

Девушка с заплаканными глазами общалась с ним как с равным, так, будто бы не понимала, кого она видит перед собой — бессмертного магистра, ректора академии, древнего учёного… мужчину, наконец. Так, как держалась она, не держалась с ним ни одна женщина в его жизни. От неё он тогда получил оба оставшихся ответа на вопросы о Валенте. Узнал, куда ушёл Валент и почему не смог вернуться, даже если хотел. Он был чрезвычайно благодарен судьбе за появление этой девушки, и сам не отдавал себе отчёта в том, почему он так бесится от понимания, что та влюблена в юного принца Плиссандрии. Ему-то что за дело было? Но нет, он почти всё время злился, пока разговаривал с ней, и напоследок, словно ревнивый отвергнутый сопляк, совершил дурацкий поступок — убил какой-то куст в её комнате, от которого так и фонило тем, что это подарок её возлюбленного.