Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 2 - Николай Александрович Митрохин

что планирование реально работало не так, как предполагалось. Отрасль, особенно такая важная для функционирования всей экономики, как энергетика, старалась выжимать из экономической системы максимум ресурсов и делать максимум запасов, зная, что в случае кризиса цепочки поставок могут прерваться, как это случилось зимой 1984–1985 годов, когда из-за сильных холодов и снежных заносов на три месяца встал железнодорожный транспорт на значительной части территории страны (от Новосибирска до Украины) и энергетики не могли разгрузить смерзшийся уголь даже из подошедших по путям вагонов, что грозило остановкой части ТЭЦ[493]. А от бесперебойной работы отрасли напрямую зависели жизни миллионов людей.

Нарастающий в 1970-е годы дефицит электроэнергии и ограниченные производственные мощности не позволяли Минэнерго выводить из дела морально устаревшее и менее эффективное базовое оборудование[494]. В отрасли едва успевали чинить новое, но некачественное оборудование, ремонтировать имеющийся арсенал и пристраивать новые блоки к старым[495]. Чтобы понять масштаб забот с оборудованием у Минэнерго, достаточно посмотреть на план на 1978 год. Только за один год требовалось принять и установить 1712 турбин и 1027 генераторов со всем сопутствующим оборудованием. Всего требовалось пустить за год 3 тыс. объектов[496].

В 1977 году уже на совещаниях в Совмине СССР Непорожний требовал:

Надо отражать необходимость реконструкции старой, морально и физически устаревшей техники на электростанциях[497].

Теоретически такое оборудование должно было работать 30 лет, а потом меняться. На практике оно работало по 40–50 лет до полного износа или аварийного состояния, но и это был не предел. В качестве примера можно упомянуть данные одного опроса руководителей российских ТЭЦ, в котором нам приходилось принимать участие во второй половине 2000-х годов. В разговоре с техническим директором одной из региональных ТЭЦ на Дальнем Востоке выяснилось, что там на тот момент пользовались японской турбиной известной марки, выпущенной в первой половине 1940-х и захваченной советскими войсками при оккупации северного Китая в 1945 году. С момента выпуска она проработала в Китае и СССР порядка 65 лет.

Второй вариант состоял в интенсификации перевода ТЭЦ на газ, поскольку со второй половины 1960-х его добыча уже приобрела значительные масштабы. Но это, во-первых, требовало уверенности в долгосрочной и устойчивой подаче газа из крупных месторождений, чего на самом деле не было до начала 1980-х. При полной уверенности высокопоставленных чиновников и ученых в перспективности тюменских месторождений газа реально они могли рассчитывать на довольно ограниченные по масштабам месторождения в Европейской части страны и чуть более крупные — в Туркмении[498]. Во-вторых, было необходимо развивать сети магистральных газопроводов, чем в СССР активно занимались все 1970-е годы. Неспособность советских металлургов наладить производство необходимого количества надежных труб большого диаметра для таких газопроводов сильно сдерживала этот процесс. Трубы в основном закупались на Западе за валюту или в обмен на будущие поставки газа и шли главным образом на строительство экспортных газопроводов, то есть сделать от них отводы (в сотни километров) во все те места, где были необходимы новые ТЭЦ, было невозможно. Однако это делалось там, где газопровод проходил близко, как в случае мощной Ириклинской ГРЭС (Оренбургская область), переведенной в 1976 году с мазута на газ из магистрального газопровода Бухара — Урал, или Конаковской ГРЭС (Калининская область), переведенной с мазута (его потребление составляло 7–10 тыс. тонн, или 2–3 железнодорожных состава цистерн, в сутки!) на газ в 1982 году. Нередкими среди ГРЭС стали «кентавры», совмещавшие мазут с газом, как упоминавшаяся выше Рязанская или важная для функционирования всей ЕЭС Заинская (Татарская АССР), снабжавшаяся бессернистым газом от Оренбургских газоперерабатывающих заводов, построенных тем же Минэнерго[499].

Вместе с тем полного перевода ТЭЦ на газ также не предусматривалось. Если от угля в теории можно было отказаться — его добыча была дорога и далеко не всегда экономически эффективна, — то мазут являлся неизбежным продуктом переработки нефти в более дорогие сорта топлива (прежде всего бензин и керосин). Этот осадок от переработки нефти не столь уж широко применялся в других отраслях промышленности (кроме дорожного строительства), и потому сожжение большей его части было и необходимым, и экономически целесообразным. Кроме того, подача газа на электростанции по магистральным трубопроводам зависела от потребностей населения. Когда по осени они увеличивались, подача газа энергетикам сокращалась и Минэнерго был должен дополнительно поставлять на станции-кентавры мазут[500].

Третий вариант увеличения производства электроэнергии состоял в объединении региональных энергетических систем и переброске электричества из энергоизбыточных регионов в те, где ее недоставало. Например, был сделан переход из избыточной Северо-Западной системы в Центральную за счет линии Ленинград — Конаково, введенной в действие в 1975 году (мощностью 750 киловатт), построена линия, передающая энергию из района Донбасса в сторону Западной Украины и Венгрии (закончена в 1978 году). В том же году Сибирская энергосистема была соединена с системой, действующей в Европейской части и на Урале[501].

Однако наибольшие перспективы виделись в переброске энергии из Восточной части страны в Европейскую. В Сибири и Северном Казахстане энергию можно было дешево получать за счет сожжения угля, добываемого в Экибастузе (Павлодарская область Казахстана) и Канско-Ачинском бассейне (Красноярский край, Кемеровская и Иркутская области — КАТЭК (Канско-Ачинский топливно-энергетический комплекс)), или используя огромные объемы, вырабатываемые ГЭС (Красноярский край и Иркутская область). Уголь, традиционно используемый в металлургии для изготовления основной продукции, с 1960-х годов активно вытеснялся в печах электричеством. И с общеэкономической точки зрения его было проще и дешевле сжечь рядом с местом добычи, нежели транспортировать на сотни, а то и тысячи километров на ГРЭС, а затем перебросить полученную от этого энергию конечному потребителю. Кроме того, канско-ачинские и экибастузские угли считались крайне токсичными — абразивными[502], а потому неэкологическими, и везти их ближе к промышленным предприятиям (и, следовательно, крупным городам) было опасно. Именно идею ускоренного строительства крупных ГРЭС, работающих на угле из этих двух месторождений, отстаивал Непорожний на заседании Совмина 11 февраля 1976 года, когда заявил о провале программы строительства АЭС и очевидном снижении резерва мощностей, а значит, грозящем дефиците электроэнергии[503]. Однако Госплан СССР в 1970-е годы не хотел активно инвестировать в КАТЭК, считая проект недостаточно проработанным[504]. В результате там и на середину 1977 года не были сформированы рабочие коллективы по строительству, хотя формально оно началось[505].

Другим обстоятельством, вызывавшим задержку этих проектов, было то, что при передаче электроэнергии на большие расстояния значительная часть ее пропадала. Для решения этой проблемы, точнее серьезного уменьшения потерь, требовались специальные линии электропередач высокого