Нога судьбы, пешки и собачонка Марсельеза - Александра Николаенко

С тоской и ужасом вспоминал несчастный людиед, как в желании защититься от клина белых фигур он переставил черного слона с с5 на g1, съев незнакомцем правую сестру Заблудшую.

Антон Павлович неслышно, на четвереньках, прополз по балкону к кухонной двери.

Но та была заперта изнутри.

Пятясь и всхлипывая, прополз Антон Павлович под окном жены обратно к своему кабинету, OI но хитрые фигуры закрылись от Антона Павловича внутри и плотно задвинули шторы.

Незадолго до второго сестроубийства (правда, к первому он имел лишь косвенное отношение) брачный аферист Прохиндей Андреевич Пакостин, крепкий брюнет со средним техническим образованием, скучающим взглядом и гибельной ямочкой в подбородке, широко зевнул, укусил бутерброд с дрянным сервелатом «Нежность», запил выдохшимся «Москвичом» и, лениво тюкая указательным пальцем по клавишам Глобальной сети, набил:

Перечитав послание, Пакостин прослезился от сигаретного дыма, поставил «Орфограф», но «Корректли. rum» ошибок не выдал, и Пакостин пустил письмо по ста шестидесяти шести адресам брачных агентств Всемирной сети «Опера-мини».

Сеть ожила. Единственные заголосили на сто шестьдесят шесть голосов, предлагая Прохиндею Андреевичу денег со всех сторон света. Пакостин решительно отказывался. Единственные настаивали, но их возлюбленный твердо стоял на своем.

Но единственные не отступались. И в третьем часу ночи Прохиндей Андреевич вынужден был сломить свою гордость. Он благородно уступил единственным половину названной суммы и, сообщив им свои почтовые реквизиты «До востребования», отправиться спать.

Анна Аркадьевна Заблудшая, одинокая пожилая девушка с хорошей двухкомнатной квартирой в столичном центре, с лицом без бровей, с сильной гипермитропией и шелушащимся носом, тихо плакала над письмом Прохиндея, утираясь туалетной бумагой.

Платки у Анны Аркадьевны давно кончились. Слезы капали на клавиатуру «Асуса». Увеличительные диоптрии делали Анну Аркадьевну похожей на огромную, сложенную пополам стрекозу.

Анна Аркадьевна торопливо писала:

Следующим вечером брачный аферист и негодяй Пакостин на железнодорожном полустанке «Медвежья Нора» взял себе копченого леща, килограмм вареных в укропе раков и четыре «Свири».

Прохиндей Андреевич Пакостин ехал к Анне Аркадьевне Заблудшей. В Москву…

Станция «Москва-пассажирская» Октябрьской железной дороги встретила жгучего брюнета с умопомрачительной ямочкой в подбородке мутной буро-лимонной лужей.

Водяное препятствие, преградившее путь брачному аферисту, тянулось по перрону от хвоста состава в конец, отражая рваное свинцовое небо. Шестой путь упирался в закрытый алюминиевыми щитами остов рухнувшего дебаркадера. Ветер с жадностью рвал железобетонные понтоны ступеней, мотал понурые козырьки привокзальных палаточных городков.

Туда-сюда, гонимая непогодой, плавала по мутной поверхности лужи порожняя пачка «Президент-блек». По безнадежно далекому для решительного прыжка противоположному берегу водяного препятствия разгуливали худой всклокоченный голубь и Анна Аркадьевна Заблудшая.

Анна Аркадьевна встречала жгучего злодея букетиком ландышей.

Дождь молотил по перрону, смывая с лица Заблудшей слезы радости, мешал их с дрожащей, несмелой улыбкой и размазывал по щекам несмываемой тушью.

Жгучий брюнет намертво вцепился в поручни, выгнулся дугой, полоснул встречавшую демоническим профилем, повернулся в три четверти, ослепил девушку Заблудшую фасом, но из вагона напирали, и демонический брюнет, отпихнув острым локтем высунувшуюся из вагона старушку, шагнул наконец в пропасть.

Анна Аркадьевна рванулась Прохиндею Андреевичу навстречу, теряя букет и мысли.

Перрон покачнулся. Разверзлась лужа.

Влюбленных окатило, подхватило и понесло.

Громыхали тележки, кричали таксисты. Пахло летом, собаками, мокрыми кирпичами, общественными уборными, сигаретным дымом, железом, ржавчиной, синими огоньками, беляшами и счастьем.

В луже смыкались восьмерками дождевые круги. Пальцы влюбленных переплелись.

Эскалатор опустил Анну Аркадьевну и Прохиндея Андреевича под землю, с Кольцевой они перешли на Сокольническую. Молча. За них говорили глаза. Глаза говорили о любви.

«Черт подери, какое всё-таки чучело, до чего же жуткая образина! Ладно, погоди же ты у меня, обезьяна, я тебе покажу!» – думал Прохиндей Андреевич, нежно сжимая в мужественной руке маленькую сушеную лапку сестроубийцы.

«Неужели? Неужели?.. Неужели?!» – счастливым шепотом думала Анна Аркадьевна.

Опустим то краткое время, когда влюбленные успели побыть счастливыми, ибо, во-первых, Антон Павлович слишком быстро пошел слоном, не дав им времени как следует насладиться друг другом, а во-вторых, честно сказать, мы зареклись писать о любви, и был нам откуда-то глас, сказавший: «Дорогие авторы! Господа литераторы! Ну не пишите вы, пожалуйста, о любви, пожалейте Уильяма Джона! А не хотите жалеть Уильяма, так пожалейте хоть Александра Ивановича с Александром Сергеевичем… Сами знаете, у вас ведь из этой любви одна только дрянь выходит!.. Стыдно, господа и дамы прозаики, бросьте! Пишите лучше фантастику…»

Демонический брюнет с умопомрачительной ямочкой в ужасе таращился на невесту.

Труп ее, только что покинутый им на балконе, с непримиримой ненавистью смотрел на него из распахнутой дверцы шкафа.

Убийца захлопнул дверцу. Схватил минипланшет и, черной тенью проскользнув в прихожую, растворился в ночи…

…В кустах сирени тревожно прыгала какая-то птица.

Вели беспечных влюбленных млечными, неведомыми путями алмазные мириады.

Холодные пальцы дождя барабанили по подоконникам, а Людмила Анатольевна все не могла заснуть.

За окном все чудились, все мерещились ей какие-то вздохи, шлепки и шорохи.

Страшным, унизительным сном преследовал ее прожитый день. И все видела она, как наяву, ненавистного младшего корректора «Центральной слави» Виктора Петровича Рюмочку, входящего в кабинет Соломона Арутюновича Миргрызоева…