Синее пламя - Дмитрий Воронин

И Борох не торопился начать разговор. Его терзали сомнения — стоит ли вообще заводить речь о том, что его тревожит в последние дни, с Унтаро… может, стоило бы сразу поговорить с Великим Магистром? Но тот, при всех его достоинствах, все-таки всего лишь командор… пусть и переросший это звание. Сейчас Его Святейшество слишком занят войной — и потому, наверное, не способен почувствовать, уловить первые тревожные признаки, что явственно чувствует он, Борох. Может, оно и правильно — пусть каждый занимается своим делом.

— В последнее время мне кажется, Гэл, что назревает что-то странное.

— Странное?

— И страшное. Что-то меняется, лекарь. Что-то очень важное.

— Ты имеешь в виду войну?

— Нет.

Унтаро повертел в руках опустевший стакан, несколько мгновений раздумывал, стоит ли приподняться и потянуться за бутылкой. Затем решил, что все-таки не стоит.

— Тогда что?

— Войны были, войны будут… Рано или поздно любому государству становится тесно в своих границах, и оно начинает поглядывать в сторону земель, принадлежащих соседям.

— Прописные истины, — хмыкнул Унтаро.

— О да… а я говорю о другом.

— Об этом юноше?

Борох печально улыбнулся.

— Да… впервые за тысячи лет объединились сила Света и сила Тьмы. Я потратил три дня, искал в летописях… такого еще не случалось. Знаю, иногда вампиры жили среди людей, но чтобы темплар выбрал в спутницы эту…

— Тварь? — В голосе Унтаро звучала издевка.

— Нет, я бы избрал другое слово. Воспитание темпларов таково, что их почти невозможно склонить к служению Тьме. Сломать — да, сломать можно любого человека, будь он хоть выкован из стали. Но юноша избрал себе спутницу добровольно.

— Мне кажется, это она избрала его.

Борох покачал головой, затем снова плеснул в стаканы вина. Он ощущал настоятельную потребность напиться.

— Не суть важно. Важно лишь то, что они вместе. И — обрати внимание, Гэл, именно в этот момент мы оказываемся вынуждены извлечь из тайников книги по запретной магии. Не просто извлечь — пустить в ход. И к тому же возложить эту миссию на Леграна.

— Мог бы выбрать другого…

Унтаро был умным и умелым собеседником. Он уже понял, что Бороху просто необходимо выговориться, необходимо выразить словами то, о чем болит душа. Сейчас ему нужно лишь подбрасывать время от времени нужные фразы, чтобы помочь сформулировать мысли, понять самого себя.

— Не мог, — мотнул головой Борох. — Нужен был лучший.

— Он — лучший?

— На сегодняшний день — безусловно.

— Значит, выбор был верен, — пожал плечами Унтаро. — Так что же тебя беспокоит?

— Я вчера говорил с Реффенберком… — после долгой паузы вновь заговорил Борох, — этому крысенышу только дай повод порыться в своих книгах. Так вот, он раскопал в кое-каких совсем древних, им более тысячи лет, свитках что-то вроде пророчества…

Унтаро счел нужным промолчать. Из всех магистров он был, пожалуй, единственным, кто относился к магистру Эдрику Реффенберку с изрядной долей симпатии… может быть, потому, что тот всегда, обнаружив в какой-нибудь старой рукописи сведения о травах, методах лечения или еще о чем-то, что могло заинтересовать лекаря, тут же ставил Вершителя Здравия в известность о находке.

К тому же магистр Унтаро не верил в пророчества. Пророчество — это нечто эфемерное, нечто такое, что нельзя понять с помощью логики. Его настои и эликсиры были куда проще, их он понимал и всегда мог сказать, какое воздействие на конечный результат окажет тот или иной ингредиент. Старый лекарь, достигший одного из высших постов в иерархии Ордена, самой основой существования которого была Вера, был и оставался убежденным скептиком, не принимая на веру ничего, доверяя только собственным рукам и собственным чувствам. Может, это тоже сближало его с Реффенберком, который доверял только своим книгам.

— Ну, не совсем пророчество, — продолжал тем временем Борох. Он говорил тихо, не особенно задумываясь, слышит ли собеседник его слова. — Так… общие фразы. Неизвестно даже, кто написал этот текст.

— И о чем в нем говорится? — зевнул Унтаро. Ответ ему был в немалой степени безразличен.

— Это звучало примерно так… — Борох сделал паузу и, закрыв глаза, процитировал: — «Когда Свет, запятнанный Тьмою, встретится с Тьмою, идущей за Светом, — „Синее Пламя“ покинет мир, осветив дорогу к великим переменам».

На весьма долгое время в библиотеке повисла мертвая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием двух стариков.

— Проблема всех без исключения пророчеств в том, что их трудно привязать к реальности, — наконец без тени иронии заметил целитель. — Я могу с ходу предложить интерпретацию этих слов. Ну… э… скажем, речь идет о солнечном затмении. Явление обычное, хотя и редкое. Да, ты имеешь в виду… то самое «Синее Пламя»? О котором говорится в заповеди статуи Галантора?

— Вероятно… по крайней мере слова эти явно не означают просто огонь, окрашенный в синий цвет, такой фокус могут показать на любой большой ярмарке. Придать пламени синий, зеленый или другой оттенок не так уж сложно. Но в свитке эти слова написаны, как имя… или название. Тем более что у Святой Сиксты и в самом деле был артефакт с таким названием.

— Что за артефакт? — Унтаро подобрался, в его глазах зажегся неподдельный интерес. — Всегда хотел это узнать… с тех пор, как впервые прочел заповедь. Но как-то все руки не доходили.

Все, что было связано с жизнью Святой Сиксты, было покрыто мраком тайны. Орден стал реальной силой почти через сто лет после ее смерти, и еще не менее трехсот прошло, прежде чем служители Ордена встали во главе одного из небольших государств, постепенно расширяя его границы. Тогда уже поздно было искать свидетелей, знавших Сиксту и Галантора лично. Остались лишь кое-какие записи самой Сиксты и первых ее сподвижников, но в них говорилось много о борьбе сил Света и Тьмы, о Проклятой Арианис и ее демонах-прислужниках — и очень мало о самой Сиксте как о реальном человеке из плоти и крови. Пожалуй, кое-кто из братьев даже не верил, что она жила на самом деле, считая основательницу Ордена мифическим существом вроде самого демона Ши-Латара. Или, скажем, его прислужника Дениса, которого Арианис послала убить Сиксту и Галантора, — черная душа демона оказалась не в силах преодолеть силу великой любви, что в те годы только зарождалась меж основателями Ордена, и Денис в страхе бежал. Потом, много позже, спохватились — и, собирая по крохам свидетельства очевидцев, сумели составить более или менее подробное жизнеописание Сиксты Женес, впоследствии причисленной к лику святых. Только вот достоверность этого жизнеописания, к тому же испещренного белыми пятнами длиной в месяцы и даже годы, вызывала массу сомнений. В руках Ордена был лишь один предмет, который некогда — и это было известно доподлинно — принадлежал Сиксте. Золотая статуя воина — а точнее, самого Галантора Сурлина, ее возлюбленного и ее соратника.