О ком плачет Вереск - Ульяна Соболева

— Я не пью.

— Конечно, мой правильный трезвенник брат. Мой святой Маркус ди Мартелли.

Потрепал его по волосам. Страшно. Да, Марко смертельно боится своего брата, боится, что тот услышал.

— Я рад, что ты согласился уехать с нами, несмотря на мое решение в отношении отца.

Краска возвращается к щекам Марко, он понемногу успокаивается.

— Тебе виднее, как правильно поступать. Отец болен… и должен проходить лечение.

— Он избил Вереск. Каждый, кто каким-либо образом тронет мою жену, будет жестоко наказан. Даже если он мне близкий родственник. Я его предупреждал.

Сальваторе подошел ко мне сзади, убрал волосы с моего затылка и наклонился к моему уху. Но нет, он не говорил шепотом… он говорил так, чтоб его слышали все. Как будто ему нравилось шокировать Марко, заставлять меня краснеть и прятать взгляд.

— Я купил тебе комплект драгоценностей, любимая. Это колье скроет засосы на твоей шее. Посмотри, Марко, какие бриллианты я привез для твоей невестки. Они оттеняют ее волосы и ее белоснежную кожу. Вся в бриллиантах. Как королева. Моя Вереск!

Не спрашивая у меня разрешения, Сальва надел мне на шею тяжелую толстую ленту, усыпанную камнями.

— Вот во что должна быть одета моя жена… а не в дешевые безвкусные тряпки мачехи. Ты должна была спросить меня — во что одеться… чтобы меня взбудоражить.

Вдел в мои уши серьги и взял за руку, чтобы надеть кольцо, но я сжала пальцы, не позволяя этого сделать.

Сальваторе поднес мою руку к губам и прихватил палец так, что тот оказался у него во рту, и я вынужденно расслабилась. На влажную кожу кольцо легко скользнуло по фаланге.

— Это вереск. Он усыпан сиреневыми бриллиантами. Самый редкий драгоценный камень в мире.

— Я пойду собирать вещи и попрощаюсь с отцом, — голос младшего ди Мартелли прозвучал глухо. Сальва не обратил на него внимание, он рассматривал кольцо на моей руке, потом заправил мои волосы за уши.

— Но им не сравниться с твоими глазами, Вереск.

Марко вышел из комнаты, а Сальваторе стянул с моего плеча рукав платья и прижался к коже горячими губами.

— В другой стране мы начнем все сначала. Слышишь? Ты будешь счастлива. Я обещаю.

Я повела плечом, отстраняясь.

— Не обещай… я никогда не буду с тобой счастлива.

— Почему? — страстно спросил он и силой прижал меня к себе.

— Воскреси моих родителей и только потом проси быть счастливой с тобой. Верни мою жизнь, мою беззаботность… верни Вереск!

Резко развернул меня к себе.

— Вот она — Вереск… смотрю на нее, вдыхаю ее запах. Она источает восхитительнейший аромат.

— А мне воняет трупным смрадом. Ты…ты воняешь смертью!

Оттолкнул меня к окну, стиснул челюсти.

— Это омерта! Иначе быть не могло! Микеле знал, на что шел, когда предавал клан! Он сам подписал себе смертный приговор!

— Именно поэтому никто из нас не будет счастлив! Наши семьи… столько крови и боли. Столько страданий и трупов.

Сдавил мои руки за запястья и прижал к своей груди.

— Мне на всех плевать. На всех, кроме тебя. Слышишь, Вереск? Ради тебя я могу отказаться даже от клана. Только скажи…скажи, бл*дь, что любишь меня!

И в черных глазах я вижу того мальчика… с гитарой, он поет мне песни и сидит на ветке за моим окном.

— Вереск любила… но она умерла! А мне на тебя плевать!

— Лжешь, стерва!

Скривился, как от боли, и яростно впился в мои губы. Целовал насильно, целовал жестко, рвано, силясь разомкнуть мой рот.

— Недавно не было плевать! Недавно стонала подо мной!

Лихорадочно стягивая рукав и с другого плеча, приникая губами к моей шее, приподнимая за талию, чтобы усадить на подоконник. Я не сопротивлялась, но и не отвечала ему. Сдавил мой подбородок и впился взглядом в мои глаза.

— Я была пьяна. Я выпила столько виски, что стонала бы даже под Джино!

Поднял руку и с бешенством ударил по стеклу позади меня. Оно разбилось и разлетелось в осколки.

— Ты лжешь! Я чувствую, что ты лжешь! Кожей чувствую, мясом!

— Можешь льстить себе дальше! Как только у меня появится возможность, я сделаю все, чтобы не быть твоей! Все, чтобы быть как можно дальше от тебя! Ты — позор моей жизни!

Схватил меня за руку и провел по моей ладони битым стеклом.

— Что ты делаешь? Ты ненормальный?

Прижал мою рану к своей и насильно сплел наши пальцы. Кровь потекла по нашим запястьям, пачкая белый манжет его рубашки, мой локоть и капая на пол.

— Ты в моей крови, Вереск. Ты больше, чем жена, больше, чем сестра. Мы повенчаны кровью и смертью… Никто и ничто этого не изменит!

— Я никогда тебя не прощу!

Потом прижался губами к моей ране, испачкался кровью, отпустил.

— Это твоя проблема, — наклонился ко мне, — не хочешь быть счастливой — не будь. Какая мне разница — трахать тебя радостную или печальную.

— Или не меня!

— Верно! Или не тебя!

Отшвырнул мою руку.

— Перед китайцами будешь притворяться счастливой.

— А если не буду то, что?

— Тебя всегда можно заменить на любовницу!

Наши взгляды скрестились, и я ощутила, что теперь он ударил меня. Нанес рану, сковырнул ее, прорвал до костей.

— Так замени! Тебе есть, с кого брать пример!

Рука поднялась с раскрытыми пальцами, замерла в воздухе, потом обхватила мое лицо. Повернул к себе, сильно поглаживая большим пальцем мою щеку.

— Хотел бы, давно бы заменил. Но не хочу…

Губы почти возле моих губ. Меня трясет от злости так же, как и его. От одной мысли о нем и о других женщинах сердце превращается в ободранные лохмотья, политые серной кислотой.

— Тебя суку хочу… дико хочу.

Приподнимает подол легкого платья, обхватывая мои бедра двумя ладонями, усаживая на подоконник, жадно целуя мою шею, плечи, скулы, накрывая мой рот своим дрожащим ртом.

Через секунду врывается в меня, сжирая мой стон, заведя мои руки мне за спину, удерживая своими сильными ладонями.

— Жажда… Вереск… я жажду тебя, я вечно пересохший, потрескавшийся по тебе…

Двигается сильно, быстро, хватает мои губы губами, тычется лицом в мое лицо.

— Не утолить никогда…

Мощными толчками проникает в мое тело, настолько мощными, что меня отклоняет назад, в разбитое окно, я запрокидываю голову, видя над собой торчащие осколки… меня накрывает его страстью. Я порочное, грязное животное, всегда отвечающее на его голод таким же адским голодом. И у этого животного нет стыда, совести. Оно унизительно наслаждается диким совокуплением, оно стонет, извивается, раздвигает ноги и выгибается, принимает в себя его член, вбирает его со всей дьявольской похотью. Оно принадлежит ему.