Пепел Вавилона - Джеймс Кори

При желании, постаравшись, он мог увидеть в ней все что угодно.

Тихий звук заставил его оглянуться. Сарта вплыла в камбуз ногами вперед, поймала скобу на стене, зацепилась лодыжкой и приняла инерцию на колени. Безрадостная улыбка словно копировала состояние Филипа, и ему пришлось подавить вспышку ярости при мысли, что она переживает известие так же, как он. От лифта донесся голос Карала – тихий и размеренный. Розенфелд ответил ему – тихо, слов не разобрать. Стало быть, они в курсе, что Марко ушел. Что личная аудиенция окончена.

Сарта подбородком указала на экран.

– Эста дерьмо, кве?

Выпытывает, хочет вызнать то, что Марко счел нужным от нее скрыть. И не только от нее.

– Он это предвидел, – сказал Филип. Он даже не солгал. Пусть Марко не говорил такого прямо, все равно это правда. Филип постучал себя пальцем по виску. – Зиал, чего ожидать. Все будет просто прекрасно.

* * *

За три следующих дня свободного дрейфа Филип убедился, что беспокойно не только команде «Пеллы». Кажется, ежечасно поступали новые запросы на связь. Шифрованные сообщения по лучу выстроились к «Пелле» в очередь, дожидаясь ответов Марко. Розенфелд, как член внутреннего круга, брал на себя все, что мог. Он дошел до того, что оккупировал командную палубу, превратив ее в личный кабинет. В боевой штаб, пока Марко «не выйдет из шатра» – что бы это ни значило.

Филип изо всех сил излучал уверенность. У отца есть план. Он привел их сюда, и нечего сомневаться, что поведет и дальше. С ним соглашались – по крайней мере, пока Филип был рядом. Хотел бы он знать, что говорят, когда его нет. Все они вместе прошли сражения. Они разделяли победы и долгие часы ожидания, пока захлопнется расставленная ими ловушка. Сейчас было иначе. Такое же ожидание, только вот, не зная, чего они ждут, люди начинали подозревать, что ждать-то нечего. Даже сам Филип.

Под конец третьего дня Розенфелд пригласил Филипа к себе в штаб. Старик выглядел усталым, но его изъеденная цистами кожа мешала распознать, что выражает лицо. Все экраны Розенфелд отключил. Без дисплеев, создававших иллюзию глубины и света, в командном центре стало тесно. Розенфелд плавал над амортизатором, наклонившись под небольшим углом к кораблю, отчего казался и выше, и грознее.

– Итак, юный Инарос, – заговорил он, – похоже, у нас проблема.

– Не вижу проблем, – возразил Филип, но усмешка в глазах старшего сразу показала ему, как беспомощно это прозвучало. Розенфелд сделал вид, что не услышал.

– Чем дольше мы не реагируем на… скажем так, «изменения ситуации», тем больше разрастаются сомнения, да? Инарос-отец – лицо и голос Свободного флота. Был ими с самого начала. Его талант, да? Особый дар. Но… – Розенфелд развел руками, – Но его здесь нет.

– У него есть план, – сказал Филип.

– У нас проблема. Мы не сможем его долго ждать. Ни с кем не говорит. Не знает, как добраться до винограда. Но проблема сейчас, а не завтра. Мы рискуем опоздать даже из-за световой задержки сигнала.

– Что такое? – спросил Филип.

– «Андорская волшебница». На Палладе. Все секретки, которые мы разбросали по космосу? Капитан аль-Дуджаили начал их собирать. Говорит, по приказу своего командира, и он не нас имеет в виду. Это уже пятый корабль, ушедший к Па. Тем временем Палач на Церере греет своей задницей кресло Доуза. Созывает встречу кланов АВП, ага? «Черное небо». Карлоса Уокера. Администрация Реи намерена послать делегацию. Сбросив иго Земли, Свободный флот сделал заявление. Такое: «Революция совершилась». Мы победили. Необратимо. Теперь только мы. Только теперь, может, и не мы.

У Филипа свело живот. Гнев обжег горло, заставил выпятить челюсть, словно судорогой свело мышцу под подбородком. Он не знал, на кого злится, но ярость была глубокой и сильной. Наверное, Розенфелд заметил, потому что заговорил иначе. Мягче.

– Твой отец, он великий человек. Великие люди – не то что мы с тобой. У них другие потребности. Другой ритм. Это их и отличает. Но иногда они уходят так далеко, что мы теряем их из вида. А они теряют нас. Тут приходится вмешаться маленьким людям вроде меня, да? Чтобы двигатель работал. Чтобы фильтры менялись. Делать необходимое, пока великий к нам не вернется.

– Ага, – выдавил Филип. Гнев все еще рвался верх по гортани, наполнял голову.

– Худшее, что можно сделать, это ждать, – продолжал Розенфелд. – Лучше уж направить наши корабли не в ту сторону, чем оставлять их в дрейфе. Потом можно будет исправить, вернуть их – пусть думают, что ситуация переменилась. Лишь бы двинуть их с места, лишь бы знали, куда идут.

– Да, – ответил Филип. – Я понимаю.

– Пора об этом заявить, и если не он, значит, скажу я. Да, от его лица, но я. Неплохо, если ты будешь рядом. Чтобы все видели, что я за него, а не очередная Па.

– Вы хотите отдать приказ флоту?

– Я хочу, чтобы приказ был отдан, – поправил Розенфелд. – Неважно кем. И почти все равно какой. Хоть какой-нибудь.

– Никем, кроме него. – Голос Филипа звенел. Ладони заныли – почему, он понял, только когда взглянул и увидел, что они сжались в кулаки. – Свободный флот создал мой отец. Он всех призвал.

– Так пусть и сейчас призовет. Но меня он слушать не хочет.

– Я с ним поговорю, – сказал Филип. Розенфелд благодарно поднял ладонь, моргнул толстыми, пупырчатыми веками.

– Повезло ему, что у него есть ты, – сказал он.

Филип не ответил – ухватился за скобу, перевернулся и нырнул в корабельную глотку, по которой вверх-вниз ходил лифт, как будто еще был верх и низ. В мозгу схватились друг с другом эмоции. Гнев на Мичо Па. Недоверие к Розенфелду. Вина неизвестно за что. Страх. И даже какой-то отчаянный восторг, вроде наслаждения без наслаждения. Стены лифтовой шахты скользили мимо, его чуть заметно сносило вправо. «Если доберусь до жилой палубы, не коснувшись стены, все будет хорошо». Нелепая мысль.

И все же, хватаясь за скобу, чтобы выбросить тело в коридор, ведущий к Марко, он вздохнул не без облегчения – отталкиваться не пришлось. А у отцовской каюты он нашел и оправдание этому облегчению. Филип принес с собой страх увидеть отца сломленным: с остекленевшим взглядом, небритым, если не плачущим, – но дверь ему открыл другой человек. Да, тени у глаз были немного темнее обычного. Да, в каюте пахло потом и металлом. Но улыбка была светлой, глаза смотрели зорко.

Филип поймал себя на том, что гадает, отчего отец так засиделся за закрытой дверью. Саднящую в душе обиду перекрыло теплое чувство от новой встречи. За спиной Марко, заткнутая за край шкафчика, виднелась полоска ткани, намекавшая на что-то легкое, женственное. Филип задумался, кто из членов команды заходил утешить его отца и надолго ли заходил.

Марко с мягким вниманием выслушал доклад сына, кивая ладонью в важных местах. Он выслушал все – про Фреда Джонсона, про «Андорскую волшебницу», про невысказанную угрозу Розенфелда перехватить вожжи – и ни разу не перебил. Рассказывая, Филип чувствовал, как гнев уходит, ком в животе тает, беспокойство гаснет, и под конец он смахнул слезу – вовсе не печали, а только лишь облегчения. Марко положил ладонь ему на плечо, тихонько сжал, связывая двоих воедино.