Дневники матери - Сью Клиболд

Мое сердце почти остановилось, когда я первый раз увидела Дилана и услышала его голос. Он выглядел таким же, каким я его помнила, и говорил точно так же. Это был мальчик, по которому я так тосковала. Тем не менее, через несколько коротких секунд слова, которые он произносил, достигли сознания, и мой разум пошатнулся. Я встала со стула, спрашивая себя, успею ли добежать до туалета до того, как меня стошнит.

Дилан и Эрик вели себя нелепо, рисовались, разыгрывая представление для себя и своей невидимой аудитории. Я никогда не видела на лице Дилана выражения такого насмешливого высокомерия. От удивления я открыла рот, когда услышала слова, которые они использовали — отвратительные, мерзкие, расистские, унижающие выражения. Их никогда не произносили и не слышали в нашем доме.

Взаимоотношения между мальчиками теперь лежали на поверхности, и это тоже было откровением. Я чувствовала, как в крови бурлит адреналин, мешая сосредоточиться, но информация на кассетах была такой важной, что я даже не решалась моргнуть.

В первой записи мы увидели Эрика, ведущего себя как распорядитель церемонии и рассказывающего о том, что он хотел показать в этом фильме, в то время как Дилан добавлял высокомерные комментарии. На первый взгляд, Эрик выглядел спокойным, здравомыслящим человеком, тогда как Дилан бесновался на заднем плане. Было очевидно, что ярость Дилана — это ключевой момент в их взаимоотношениях. Эрик снова и снова призывал моего сына «почувствовать гнев», и Дилан подчинялся, превращая в злость все, что он мог держать в себе, и поддерживая себя в таком состоянии. Обвинения, которые он бросал, были смехотворными, особенно когда он вспоминал обиды своего дошкольного детства.

Психологи, которые смотрели эту видеозапись, пришли к подобному выводу: Эрик использовал тихо тлеющую, депрессивную злость Дилана, чтобы питать свой садизм, а Дилану были нужны разрушительные порывы Эрика, чтобы пробудиться от своей пассивности. Мне потребовались годы, чтобы разобраться в том, что я слышала на пленке, и понять роль злости в саморазрушении Дилана.

Сквозь приводящую в ужас браваду и шокирующие слова, вылетающие из его рта, я могла видеть знакомую подростковую неуверенность в себе, то же самое неуклюжее смущение, которое Дилан демонстрировал каждый раз, когда Том доставал видеокамеру, чтобы снять домашнее видео. Я хотела просочиться сквозь экран и избить сына кулаками, закричать на него и одновременно — вернуться назад во времени, обнять его и сказать, что мы его очень любим и что он не одинок.

Я уже не помню, в каком порядке проигрывали отрывки. В одном из них мальчики, сидя на стульях перед камерой, ели и пили что-то алкогольное прямо из бутылки. Они составляли списки людей, которым хотели причинить боль, и описывали, что бы они с ними сделали. (Как заметила Кейт, ни один из людей, упомянутых на кассете, не пострадал во время стрельбы.) В другом отрывке Дилан держал камеру, а Эрик переодевался и демонстрировал оружие. Они говорили о том, что весь план надо держать в тайне. Эрик показывал, как тщательно он спрятал оружие, чтобы родители ничего не нашли.

Здесь Кейт сделала замечание в наше пользу. Она сказала, что эта часть фильма была просто сенсацией даже для тех, кто работает в правоохранительных органах. Следователи не смогли обнаружить один из тайников Эрика, когда первый раз обыскивали дом Харрисов. Им пришлось вернуться еще раз после того, как они посмотрели видеозапись. Кейт добавила, что люди, которые были в той комнате, придя домой, обыскивали комнаты своих детей так, как никогда раньше не делали.

Дилан рассуждал о том, как бы ему пронести свой только что купленный дробовик в наш дом. Сын отпилил ствол, сделав ружье короче, так что его было легче спрятать. Хранить такое оружие было противозаконно. Он рассказывал, что собирается спрятать ружье под пальто и проскользнуть в свою комнату так, что никто ничего и не заподозрит. Мы так никогда и не узнали, хранился ли дробовик у нас дома или где-то еще. Возможно, он лежал в изголовье кровати Дилана: о том, что там есть полость, можно было догадаться, только перевернув кровать на попа. Видя все это, я ощутила полную безнадежность. Даже если бы мы продолжали обыскивать комнату сына, как мы делали на протяжении шести месяцев после того, как он попал под арест в одиннадцатом классе, мы, скорее всего, все равно ничего бы не нашли.

В одном месте на видеозаписи Дилан отпустил издевательский комментарий по поводу моих родных, и еще один — насчет своего старшего брата Байрона. Мы жили в горе уже целых шесть месяцев, и никто не нес этот груз с большим достоинством, чем Байрон. Наш старший сын с потрясающим тактом и храбростью выступил вперед и принял на свои плечи ужасную ответственность. В этом была определенная ирония. В жизни Дилана было так мало того, на что он мог бы жаловаться или злиться, что для того, чтобы поддерживать свою ярость, которая была нужна Эрику, сыну приходилось хвататься за такие соломинки, как отношения с братом или редкие встречи с родственниками.

В другом месте Дилан жаловался Эрику по поводу того, что я заставила его участвовать в праздновании Песаха. В те выходные, когда они сделали эту видеозапись, я решила провести традиционный обед и пригласить нашу соседку. Я спросила сыновей об их рабочем расписании, чтобы все запланировать. Ответ Дилана показался мне грубым и эгоистичным. Он не хотел ни в чем участвовать. Самый младший за столом должен был прочитать часть службы, а он стеснялся.

Я попросила сына подумать еще:

— Я знаю, что этот праздник для тебя ничего не значит, но он многое значит для меня. У нас будет вкусный обед. Не мог бы ты там быть для меня?

Когда Дилан сказал, что будет, я поблагодарила его и сказала, что очень рада. Затем он записал то самое видео, где жалуется Эрику, что ему придется пойти.

Эрик, который играл с пистолетом, пока Дилан говорил, вдруг замер, когда услышал слово «Песах». Он не знал о том, что я из еврейской семьи. Когда Дилан понял, что проговорился, он попытался дать задний ход. Казалось, он боится реакции Эрика. Сын сказал своему другу, что я не настоящая еврейка, а только на четверть или даже на одну восьмую. Я даже не могла сказать, чего Дилан больше боится: что его будут осуждать или просто застрелят.

Наконец, Эрик снял повисшее напряжение, посочувствовав Дилану. Глядя на все это, я думала: «Вы маленькие глупые идиоты! Все эти разговоры о том, что вы ненавидите всех и каждого… А вы ведь даже не знаете, о чем говорите! Вы все это сами придумали, чтобы не прекращать злиться». Самое ужасное во всем этом было то, что, в этот момент, казалось, Дилан и сам почти понял это.

Еще в одном месте Эрик предложил, чтобы они сказали что-нибудь о своих родителях. В этот момент Дилан опустил глаза и сказал почти неслышно:

— Мои родители всегда ко мне хорошо относились. Я не хочу ругать их.

Ни один из них даже не подумал о том, какую боль то, что они запланировали, принесет людям, которые их любят. В другой записи они дошли до того, что объявили, что их родители и друзья не несут никакой ответственности за то, что скоро произойдет. Видимо, мальчики решили, что эта небольшая деталь изменит ситуацию для их родных после того, как все будет кончено.