Это как день посреди ночи - Ясмина Хадра

Андре был убежден, что ветер переменился, и флюгер теперь указывает нам всем американский путь. В его понимании здоровье нации теперь покоилось на жажде завоеваний и революций. А в Рио-Саладо одни поколения сменялись другими, и все они были похожи друг на друга как две капли воды. В умах требовалось провести срочные реформы. Чтобы вырвать нас из пучины устаревших представлений, со временем превратившихся в инстинкт стадного подчинения, и окунуть наши души и тела в бурлящий котел жизни, Андре для начала не придумал ничего другого, кроме как открыть снек-бар в калифорнийском стиле.

Этот снек-бар располагался за винными погребами Р. К. Крауса, на самой окраине городка, на том самом пустыре, где детьми мы играли в футбол. На укатанном щебне под зонтами стояло два десятка столиков, окруженных белыми стульями. При виде ящиков с вином и лимонадом, корзин с фруктами и мангалов во всех четырех углах двора мы немного расслабились.

– Нажремся до отвала, – восторженно заявил Симон.

Вокруг столов суетились Желлул и другие слуги, они стелили скатерти, расставляли графины и пепельницы. Андре вместе со своим кузеном Хосе красовался на крыльце бара – ковбойская шляпа небрежно сбита на затылок, ноги широко расставлены, большие пальцы засунуты за ремень брюк.

– Тебе придется купить целое стадо быков, – бросил Симон Андре.

– Тебе что, не нравится мой бар?

– Да так, выпить-закусить, не более того.

– Тогда ешь, пей и помалкивай…

Он спустился с крыльца, чтобы прижать нас к своей груди, и, воспользовавшись этими дружескими объятиями, цапнул Симона за промежность.

– Эй-эй! – запротестовал тот, отпрянув. – Не тронь семейное достояние.

– Это же настоящее сокровище! Бьюсь об заклад, что на блошином рынке за твое хозяйство и ржавого гвоздя не дадут, – рассмеялся Андре, подталкивая нас троих к бару.

– На что спорим?

– На что хочешь… Значит, так: сегодня вечером при едут милые девицы, и, если хоть одна из них на тебя западет, я оплачу вам номер в отеле. Могу даже в «Мартинесе».

– Заметано!

– Деде у нас как пулемет, если заведется, уже ничем не остановишь, – напомнил Хосе, для которого кузен был образцом справедливости и мужества.

С этими словами он, удовлетворенный, что польстил старшему брату, затронув самую чувствительную струнку его души, отошел в сторону и дал нам пройти.

Андре повел нас показывать свою «революцию». Ничего общего с традиционными в наших краях кафе. Бар сверкал всеми цветами радуги, за стойкой висело огромное зеркало, на поверхности которого филигранью был обозначен призрачный квадратный силуэт моста Голден-Гейт. Перед ней стояли высокие, обитые кожей мягкие табуреты. Латунные полки ломились от бутылок и изящных безделушек, всевозможных достижений бытовой техники, а также коллекции неоновых вывесок известных мировых брендов. Большие портреты голливудских актеров и актрис украшали стены.

Плафоны на потолке заливали мягким, приглушенным светом зал, благодаря задернутым шторам погруженный в приятный полумрак, а красноватые бра разнообразили интерьер пурпурными отблесками. Стулья были привинчены к полу наподобие полок в купе вагона, разделяли их прямоугольные столы, на которых можно было любоваться пейзажами дикой Америки. К главному залу примыкал еще один, в центре которого стоял бильярдный стол. Такого новшества не было ни в одном кафе, ни в Рио-Саладо, ни в Лурмеле. Бильярд, который Андре поставил для своих клиентов, представлял собой настоящее произведение искусства. Его ярко освещал низкий, чуть ли не до самого стола, абажур.

Андре схватил кий, натер его кончик мелом, перегнулся через край, положил на руку, используя ее в качестве опоры, прицелился и резко ударил в разноцветный треугольник, выложенный в центре зеленого сукна. Пирамида разлетелась, шары брызнули в разные стороны, отскакивая рикошетом от бортиков стола.

– С сегодняшнего дня, – заявил он, – в бар будут приходить не для того, чтобы нализаться. У меня, в первую очередь, будут играть на бильярде. И обратите внимание, это лишь первая поставка, еще три стола привезут в конце месяца. Я намереваюсь организовать региональный чемпионат.

Хосе принес всем пива, мне налил содовой воды и в ожидании прибытия гостей предложил расположиться за столиком во дворе. Было около шести часов вечера. Солнце медленно катилось за холм, заливая виноградники косым, низко стелющимся светом. С террасы открывался роскошный вид на равнину и дорогу, ползущую змеей в Лурмель. У въезда в город из автобуса выгружались пассажиры: жители Рио-Саладо, вернувшиеся из Орана, и арабы, каждый день ездившие туда работать на стройках. Зажав под мышкой котомку, мусульмане с изможденными лицами прямо по полю направлялись к дороге, ведущей к их деревне.

Желлул проследил за моим взглядом; когда последний рабочий скрылся за поворотом, он повернулся ко мне и посмотрел – настолько пристально и проницательно, что на душе стало тревожно.

В то самое мгновение, когда солнце укатилось за холмы и спряталось там в засаде, все пространство без остатка заполнило собой семейство Ручильо, представленное двумя младшими сыновьями Пепе, двумя их кузенами, а также зятем Антонио, певшим в кабачке в Сиди-Бель-Аббесе. Все они приехали в огромном рокочущем «ситроене», прямо с заводского конвейера, припарковав машину у ворот так, чтобы ее невозможно было не увидеть. Андре встретил их дружеским похлопыванием по плечу и грубоватым смехом толстосума, после чего усадил на лучшие места.

– Да, даже если у человека полно денег, это не мешает ему за версту вонять лошадиным навозом, – проворчал Симон, которому не понравилось, что Ручильо прошли мимо нас, даже не поздоровавшись.

– Ты же знаешь, что они собой представляют, – ответил я ему, чтобы разрядить обстановку.

– Все равно, могли бы открыть рот и поприветствовать нас. Разве продемонстрировать дружелюбие им чего-нибудь стоило? Мы что, какие-нибудь ничтожества? Ты аптекарь, Фабрис журналист и поэт, я муниципальный служащий.

Еще не успело стемнеть, а двор уже гудел от голосов радостных девушек и одетых с иголочки молодых людей. У сверкающих автомобилей стояли пары постарше – дамы в роскошных, королевских платьях и мужчины во фраках с черными бабочками, торчавшими поперек горла и чем-то напоминавшими ножи. На этот праздник Андре пригласил все сливки общества как Рио-Саладо, так и окрестностей. В пестрой толпе можно было увидеть сына первейшего местного богача Хаммама Буджара, у отца которого имелся даже личный самолет. Его держала под ручку прекрасная еврейка, восходящая звезда оранской эстрады, которую осыпала комплиментами толпа почитателей, наперебой протягивая девушке то зажигалку, то пачку сигарет.

Зажгли китайские фонарики; они тут же взмыли в небо над двором, и Хосе несколько раз хлопнул в ладоши, требуя тишины. Гам сначала захлебнулся, а затем и вовсе стих. Андре поднялся на возвышение и поблагодарил гостей за то, что они приехали отпраздновать открытие его заведения. Затем принялся рассказывать сальный анекдот, приведший в смущение собравшихся, больше привыкших к сдержанности; посетовал, что люди еще не достигли широты взглядов, которая позволила бы ему продолжать свою речь в том же духе, быстро закруглился и уступил место оркестру.