Приходи в полночь - Сьюзен Форстер

— Расскажите мне об этих женщинах, — попросила она, передавая ему репродукцию «Падающего листа», работы начала века, изображающей трех стройных обнаженных женщин, в экстазе распростертых на куче опавшей палой листвы. Спины женщин изгибались, как луки, руки были раскинуты, лица искажены то ли мукой, то ли наслаждением.

Монтера откинулся на стуле и стал рассматривать их, прижав большой палец к губам, чтобы не улыбнуться.

— Всегда этого медвежонка Смоуки нет, когда он нужен, — язвительно заметил он. — Эти малышки так разгорячены, что могут поджечь лес, и кто же станет его тушить?

— Они разгорячены сексуально? Или разозлены?

— Разгорячены в ожидании долгой трудной ночи. — Он поднял глаза, впившись взглядом в Ли. — В этом не может быть никаких сомнений, доктор. Злостью тут и не пахнет. Тут пахнет совокуплением.

Кресло Ли скрипнуло, словно она собиралась встать. И снова комната наполнилась синим светом, а локти Ли резко уперлись в жесткие, обтянутые кожей подлокотники кресла. Она напомнила себе, что его ответ вполне типичен и совсем неудивителен. Тест был составлен так, чтобы расшевелить тестируемых, предлагая им сначала самые очевидные и легко объяснимые картины. Грубые ответы были обычны, особенно среди респондентов мужчин. Значение имела реакция на репродукции со скрытым смыслом, показываемые обычно позднее.

Если бы любой другой тестируемый заявил то, что сейчас сказал Монтера, это ее вовсе не обеспокоило бы.

— Если бы вы набрели на этих трех женщин в таком состоянии, что случилось бы дальше? — спросила она. — Опишите, пожалуйста.

Он хрипло рассмеялся:

— Если бы я продавал вибраторы, то устроил бы аукцион и разбогател.

Такие же неуместные ответы он дал и к следующим нескольким картинам, среди которых было изображение сидящей женщины и огромного, обожающего ее волкодава, стоявшего рядом с ней и положившего голову ей на колени. Его морда, несомненно, самая длинная в мире, была интимно зарыта в складках ее юбки.

— Интересно, кого она назвала бы вторым и третьим? — пробормотал Ник, имея в виду свой тест с животными.

И только когда Ли показала ему репродукцию с картины Германка Мэста «Судьба красавицы», он посерьезнел. Художник изобразил красивую молодую женщину, обнаженную. Она безжизненно лежала на белых простынях, а на одеяле, прикрывавшем ее ноги, распростерся молодой человек.

— Что здесь произошло? — спросила она у Монтеры, передавая ему репродукцию. — Можете мне рассказать?

Монтера сделал движение, чтобы взять картинку, но помедлил, увидев, что на ней. Щеки у него ввалились, резко обозначив контуры скул, пока он рассматривал трагическую сцену.

— Что то не так? — спросила Ли.

Глаза его сузились до щелочек, но что то жаркое и страшное промелькнуло в их глубине, когда он поднял взгляд на Ли.

— Почему вы мне ее показываете?

Ли постаралась не выронить картинку. «Держи ровно!» — приказала она себе, но руки у нее дрожали. Она снова увидела тот мрак, что жил внутри его, темную страсть, настолько пропитанную болью, что становилось страшно.

— Это — часть теста, — ответила Ли, стараясь, чтобы не дрожал голос. — Пожалуйста, постарайтесь дать ответ. Что, по вашему мнению, произошло между этими двумя людьми?

Он поднял голову, словно не мог вынести вида картины, но в то же время не мог отвести от нее глаз.

— Мужчина в отчаянии, — ответил он.

— Почему?

— Он считает, что убил ее.

— И он действительно… убил ее?

Когда он наконец ответил, его медленный кивок заставил сердце Ли подпрыгнуть с такой болезненной силой, что она почти потеряла способность соображать. Она не представляла, что означает это простое обдуманное движение. Соглашается ли он с этим выбором? Или сам признается в чем то?

— Я не понимаю, — сказала она. — Если он в отчаянии, тогда он не мог желать ее смерти.

— Он и не желал.

— И как же это случилось?

— По глупости.

— По глупости? Тогда это был несчастный случай? — Ли хотела, чтобы Ник согласился. Она ждала от него подтверждения этому.

— Нет. Он потерял голову. Поддался.

— Чему?

— Гневу, жадности… своему нездоровому эго. — Картинка весила, кажется, тысячу фунтов. Ли положила ее на колени и минуту молчала. Нервы у нее были на пределе, но теперь продолжать надо было осторожно. У нее возникло ощущение, словно она наткнулась на какое то тайное знание, таившее в себе огромную силу, но она не знает, как с этим знанием обращаться, или не знает, таит оно в себе добро или зло.

— Этот мужчина на картине… — начала Ли. — Расскажите мне о нем. Вам кажется, он испытывает огромное раскаяние?

— Я бы назвал его огромным, да. И еще я бы назвал его невыносимым.

— Что он теперь сделает? Что с ним будет?

— Не знаю. Наверное, умрет из за своих грехов. По своему, но умрет.

Картины на этом не кончились. Ли как раз подходила к подборке, призванной вызвать бессознательные ответы, но не могла продолжать. Внутри ее происходила борьба. Монтера с самой первой беседы был проинформирован, что сеансы тестирования будут записываться на пленку, и если защита не найдет способа запретить представление этих записей в качестве улик, они могут быть даже использованы против него. По настоящему толковый обвинитель сумеет подать это как признание вины, и на присяжных они, без сомнения, произведут впечатление, так же как и на нее. Она ощутила желание остановить Ника, не позволить ему больше ничего сказать. Она может уничтожить запись…

Резкий стук привел ее в чувство. Она барабанила своими очками по столешнице, как будто могла каким то образом найти решение вставшей перед ней дилеммы. Уничтожение записи неэтично и непрофессионально, и хотя ей становилось дурно при мысли о том, что она передаст эту запись в контору окружного прокурора, есть вещи, с которыми приходится считаться. Если запись будет содержать что то, что можно использовать для доказательства вины, Ли внесет неоценимый вклад в работу обвинения. Более того, ее тест будет оценен так, как ей и не снилось. Все годы борьбы и самоотречения — тяжелой и нудной работы, по мнению ее матери, — окажутся ненапрасными.

Похоже было, что она стояла на перепутье — либо погубить свою карьеру, либо дать ей новый толчок.

Когда она подняла глаза, то увидела, что Монтера отвернулся и смотрит в окно. Ли стало интересно, что предстает перед его внутренним взором, когда сознание вот так отвлечено.

— Может, нам стоит прерваться? — предложила она.

— Нет, — спокойно отозвался он, — думаю, нам следует продолжить. Я хочу посмотреть следующую картину.

Ли поставила коробку с материалами между ними. Картина, о которой он говорил, изображала весенний сад, заросший цветами, женщина викторианской эпохи раздевалась перед зеркальным прудом. Она явно собиралась искупаться, никем не замеченная, а рядом находился свирепого вида черный доберман, который стерег ее одежду, а возможно, и добродетель.