Беглый огонь - Петр Катериничев

– Вы знаете, молодой человек, в чем состоит искусство жить?

– Угу, – криво усмехнулся я.

– Ну и?..

– Важно оказаться в то самое время в том самом мес-те, где только тебя и не хватает.

– Разумно. Но куда важнее другое: никогда не сравнивать желаемое и действительное. Трагедия – в сравнении. Нужно или жить действительным, или наслаждаться желаемым. Человек – несчастное существо. Всю жизнь он проводит в трудах, стремясь достигнуть того, чего хочет, а когда оглянется, то видит, что не только не пришел к цели, но растерял и то, что имел.

– «…Мы, оглядываясь, видим лишь руины…» – процитировал я Бродского.

– «Взгляд, конечно, очень варварский. Но верный», – закончил фразу профессор. – Итак, коньяку?

– Пожалуй, – согласился я.

Он неопределенно махнул кистью в пространстве, и бармен мигом метнулся к нам, выудив откуда-то из-под прилавка пузатенькую невзрачную бутылку. Принес он и безукоризненно чистые коньячные «капли».

Старик открыл бутылку, чуть подержал в руках:

– Урожай тридцать четвертого года. Пожалуй, букет коньяков тридцать второго и сорок девятого изысканней, но столь терпкий солнечный аромат – только у этого. Оцените…

Опытной рукой профессор разлил по «каплям» ровно столько, сколько нужно.

Оценим. Хотя бы то, что, во-первых, в паршивой забегаловке имеются такие напитки, во-вторых, Бедный Юрик достаточно обеспеченный человек, потому как для местных работяг стоимость этакого роскошества – целое состояние, и в-третьих, что китайская филология в целом и поэзия эпох Тан и Сун в частности пользуется в этом сомнительном шалмане для стриженой бандитствующей молодежи непререкаемым авторитетом. Настолько серьезным, что заставляет бармена на легкое шевеление пальцев срываться из-за насиженной стойки и нестись к столику опрометью, аки мальчонке-половому в трактире Тестова к подгулявшему купчине Мамонтову… Видать, не все так просто в королевстве Датском.

Беру бокал и грею его руками, любуясь светом, прихотливо играющим в напитке цвета темного янтаря. Ибо выражение «хлопнуть коньячку» вовсе не из того же ряда, что «выкушать водочки»: «хлопают», «пропускают» и «дергают» только пятизвездочные «мерзавчики»-бренди невнятного розлива; прочими коньяками положено наслаждаться.

Поднимаю бокал, чувствуя тонкий, едва уловимый теплый аромат, подношу ближе и, прикрыв глаза, с удовольствием вдыхаю особый, терпкий букет давнего урожая. Делаю маленький глоточек, ощущая во рту тепло полуденного солнца далекой Франции, и представляю почему-то «Красные виноградники» Ван-Гога.

– Каково? – не спрашивает, утверждает профессор, глядя на меня так, словно самолично снимал гроздья, сминал их прессом и хранил драгоценный напиток в драгоценных бочках все эти шестьдесят с лишним лет.

– Не кисляк, – откликнулся я.

Гриневский снова забулькал смехом, оценив шутку. А я ждал. Может быть, кто-то из понятливых местных заинтересовался-таки моим целенаправленным двухнедельным ничегонеделанием и выслал в лице старика ученого зубра-профи прояснить объект?

Ничего подобного. Профессор, улакав свой бокал антикварного пойла, погрустнел глазами, оплыл расслабленно на стол всем могучим, состоявшим из костей и сухожилий телом:

– А вы знаете, сударь, что одиночество в чем-то сродни смерти? – вопросил он риторически. – Люди старятся и умирают из-за недостатка эмоций, сильных чувств, ощущений, способных сделать их кратковременное прозябание на этой земле хоть чуточку насыщенней… Блаженны верующие… Не важно во что: во всеобщее равенство или в его величество Доллар… Алчность к власти или богатству заставляет таких рисковать отчаянно, и они живут, многие – недолго, но так азартно!

В Поднебесной всегда ценился не результат, а процесс. Может быть, я прошел не тот путь? И мои ученики оказались куда смышленей, выбрав себе из всего многообразия культуры Востока лишь то, что приведет их к преуспеванию? Ведь помимо чисто материальных выгод они имеют главное: жизнь насыщенную, напитанную эмоциями! Эмоциональный голод превращает людей в калек и сводит в могилу быстрее яда. Как только теряется цель и смысл существования, люди оказываются в тупике; попытки разбудить эмоции наркотиками, алкоголем, сексом похожи на жалкие костыли для безногих, которым уже не нужны…

Да. Только две страсти вечны и всемогущи под небом, только две способны продлевать жизнь: власть и война. Ведь если не хватает своей крови, жизнь продлевают, проливая чужую.

Гриневский помолчал, поднял на меня совершенно тусклые, старческие, слезящиеся глаза:

– Игра «в солдатики» на просторах великой прежде страны… А еще говорят, «человек – венец мироздания»… Или хотя бы – самый преуспевающий вид животных… Как бы не так! Людей на земле – всего пять миллиардов, а крыс – двадцать! А вообще-то люди и крысы очень похожи: есть у них и крысиные короли, и воины, и рабы… Хм… А помните Нильса с дудочкой? М-да… Чтобы завести людей в погибель, нужно идти впереди и петь сладкую песнь о близком кайфе… Не забыв приготовить для себя лодочку.

Бедный Юрик неожиданно воинственно поднял начавшую было клониться долу тяжелую головушку и строго спросил:

– А кто считал тараканов? Сколько их? Двадцать миллиардов? Сто? – Не получив никакого ответа, снова сник и академично закончил: – Вот и думай, чья цивилизация древнее…

Потом тяжко зевнул и опустил голову на руки, отключившись окончательно. Игрой это не было: Бедному Юрику, по-видимому, не хватало самой малости для полной отключки, но он продолжал упорно «искать человека», пока не нашел, ибо каждому интеллектуалу приятно нажраться до стелек в культурном обществе, предварительно успев выразить презрение и к миру, и к самому себе.

Початая бутылка архидорогого напитка осталась сиротой стоять на столике. Не долго подумав, я плеснул в бокал, сделал глоток и расслабился. Но допить его мне уже было не суждено.

Ввалившаяся ватага стриженых, как огурчики, волчат была молчалива и озлоблена сверх всякой меры. Мельком оглядев контингент заведения и бросив бармену короткое и емкое: «Водки!» – они разместились за двумя разом составленными столами. Суетился-командовал один, здоровенный громила с блиноподобным лицом и малень-кими свинячьими глазками, но старшим в команде был, несомненно, другой: мосластый, среднего роста, со взглядом злобным и тупым, как морда бультерьера.

Ребятки выпили по первой молча, а потом уже стали «тереть» громко и витиевато; из долетавших до меня обрывков я уяснил одно: сегодня прямо с утреца в Покровске началась какая-то кровавая и наглая катавасия между кем-то и кем-то, и «правильные пацаны при делах» решали сейчас самый животрепещущий со времен классика вопрос: что делать? «Рвать когти» или «мочить козлов»? Притом глаза их по-волчьи рыскали по сводчатому подвальчику, а мозги под стрижеными низенькими лбами напрягались, попутно желая расклепать еще одну задачку: на ком бы оттянуться за сегодняшнее? Ви-димо, рвать откуда-то «когти», причем по-шустрому, им уже пришлось с раннего ранья, и парнишам очень хотелось восстановить уверенность в собственной крутизне. А это лучше всего делать, всей кодлой унижая слабого.