Марко Поло - Сергей Нечаев

Рустикан Пизанский — это, понятное дело, наш Рустичелло (Рустичано). А записать свой рассказ Марко Поло, оказывается, его «заставил».

В соседнем абзаце пизанец утверждает, что хотя в книге и представлены «необычайные всякие диковины», но написанному нужно верить, ибо «всё тут правда»{417}.

Всё правда? О том, что это не совсем так, уже говорилось и еще будет говориться. А пока же зададимся вопросом — почему два итальянца выбрали для записи французский язык?

Первый ответ, который приходит в голову, — Марко Поло и Рустичелло сочли венецианский диалект негодным для задуманного эпического повествования. В самом деле такая книга могла быть написана только на французском языке, который Брунетто Латини, видный литератор XIII века и наставник великого Данте Алигьери, «считал самым совершенным на свете»{418}.

В любом случае французский язык был тогда хорошо известен в Ломбардии, в Генуе и в Венеции.

Существовало даже франко-венецианское наречие, которое «понимали не только образованные люди, но и широкие массы»{419}.

К тому же французский язык был в те времена самым распространенным языком романов, то есть историй о любви и приключениях. Во всяком случае, литература на французском «конкурировала в Италии XIII века не только с латинской, но и с прозой на диалектах»{420}.

К сожалению, Марко Поло не знал французского. Зато его знал Рустичелло. Точнее, он знал не его, а «его своеобразную и совершенно безграмотную версию»{421}.

Считается, что Рустичелло переводил рассказы Марко Поло о далеком и загадочном Востоке на французский язык и записывал их в книгу. Однако имеются и другие мнения. Например, такое: «Есть данные, что Марко Поло вовсе и не совершал свое знаменитое путешествие, а, находясь в генуэзской тюрьме, записал рассказы авантюриста и путешественника Рустичано, соединив их с персидскими описаниями Китая»{422}.

К этой теме мы еще вернемся, а пока же отметим, что, как бы то ни было, факт остается фактом: двое итальянцев составили многостраничное повествование об Азии на иностранном для них французском языке. При этом Рустичелло (Рустичано), явно имевший с французским серьезные проблемы, упоминает Марко Поло то в первом лице, то — в третьем, иногда именует произведение словами «моя книга», а иногда — «наша книга» (то есть плод сотрудничества). По-разному пизанец пишет и одни и те же слова, порой на одной и той же странице. Особенно много ошибок и нестыковок в написании имен собственных, а также во временах глаголов, что постоянно сбивает рассказ с настоящего на различные формы прошедшего времени (порой в одном и том же предложении).

По сути, безграмотный французский язык книги Марко Поло виден даже по переводам на другие языки, и местами вообще невозможно понять, что именно имеется в виду.

Итак, один из соавторов вообще не знал языка, а второй знал его недостаточно хорошо. В результате, по определению Лоуренса Бергрина, «появился, в лучшем случае, вдохновенный, но ненадежный черновой набросок, а не законченное эпическое повествование»{423}.

У этого же биографа Марко Поло читаем: «Соавторам не удалось выработать единый подход. Рустичелло стремился внушить возмущающемуся Марко свои представления о подходящей литературной форме и христианские идеалы, но по мере развития повествования он всё же дал гиперактивному путешественнику покощунствовать вволю. При всём владении устоявшимися штампами и манерами устной речи Рустичелло был лишен дара sprezzatura, то есть искусства создавать искусство. Зато Марко, отполировавший свои истории частыми пересказами и одухотворенный проницательным и заразительным энтузиазмом, буквально расточал sprezzatura. В результате рассказчик-любитель затмил профессионала»{424}.

Как бы то ни было, время в плену тянулось медленно, и для работы над книгой его было предостаточно. Есть даже мнение, что для работы «Марко выписал из Венеции свои бумаги и дневники»{425}.

С другой стороны, утверждается, что отец и дядя Марко Поло беспокоились о его благополучии. Они якобы несколько раз пытались выкупить его из плена, но всё безрезультатно, и при этом им и в голову не могло прийти, что в заточении близкий им человек вовсе не страдает, как другие пленники, а наслаждается, создавая в соавторстве литературный отчет об их фантастических странствиях.

На вопрос, почему он не составил никакого письменного отчета о своих путешествиях раньше, то есть сразу же после возвращения домой, ответа нет. Возможно, он был очень занят торговыми делами… Возможно, болел, приходя в себя после долгих лишений, связанных с путешествием… Как бы то ни было, его родственники, видя, что выкупить его не получается ни на каких условиях, посовещавшись между собой, решили, что имеет смысл заняться обустройством личной жизни мессира Никколо Поло, который хотя и был уже достаточно стар, но бодрился, подтверждая известную поговорку о седине в бороду и о бесе в ребро.

К счастью, 25 мая 1299 года Венеция и Генуя заключили в Милане «вечный мир», по итогам которого генуэзцы стали монополистами в торговле на Босфоре и Черном море, оставив венецианцам право торговать с Александрией.

«На удивление, договор был составлен в духе равноправия обеих республик. Генуэзцы не потребовали ни контрибуции, ни возмещения убытков, и многие статьи договора свидетельствуют, что Венеция отнюдь не рассматривалась как сторона, проигравшая войну»{426}.

После этого, 28 августа, Марко Поло, как и другие венецианские пленники, был освобожден и смог вернуться на родину. А вот «литературный негр» Рустичелло, уже сыгравший свою роль, исчез из поля зрения историков.

Марко было тогда неполных 45 лет — по понятиям венецианцев XIII века, далеко уже не средний возраст, а «уважаемый в той мере, что можно смело добавить десять или пятнадцать лет для сопоставления с нашим временем»{427}.

После долгих месяцев, проведенных в каком-никаком, но заключении, Венеция наверняка представлялась манящей гаванью, может быть, не столь славной и героической, как всё, что было связано с путешествиями и с Хубилай-ханом, зато гораздо более спокойной и безопасной. Впрочем, Восток к тому времени уже настолько отошел в прошлое, что возвращался лишь во снах и мечтах.

За время его отсутствия в Венеции родственники устроили свою жизнь и обеспечили себе положение в обществе. В частности, они купили небольшой дворец (палаццо) с внутренним двориком и башней в модном районе Каннарегио, простирающемся по северо-западной части города между площадью Сан-Марко и мостом Риальто. Этот дворец и сейчас находился бы рядом с церковью Сан-Джованни-Кризостомо, построенной в XI веке, если бы не был уничтожен пожаром в 1597 году.