Влюбись в меня, Воробышек! - Янина Логвин

чистые, как зимняя вода в реке. Гладкая кожа с легким румянцем на щеках и приоткрытые на вдохе светло-алые губы…

Сегодня эта девчонка могла кого угодно свести с ума, недаром Клим пустил слюну. Я хорошо его понимал, но все равно, двинься друг дальше – без объяснений набил бы ему морду. Я сам скучал по ней – по сероглазой Ромашке, которая однажды в своей спальне опоила меня сладким молоком. И, уж если нашел, не собирался никому уступать.

Она сидела в кресле, откинувшись на его спинку, и смотрела на меня, от волнения касаясь пальцами тонкой ключицы… Платье слегка приоткрывало красивые колени. А я не помнил, чтобы с какой-нибудь девчонкой заводился сильнее, чем сейчас. А ведь они очень старались, не скупясь на намеки и приглашение. Так что же будет, когда я сниму с нее это платье?

Я уже до зуда в пальцах хотел его снять.

Пришлось уйти на кухню и попробовать остыть – не вышло. Вскоре меня, как магнитом, притянуло назад в гостиную, так что пицца ни к черту не прогрелась – я никогда и не был силен по части кухни. Но я не соврал Рите, когда сказал, что хочу поговорить.

О чем? Да какая разница? У нас неплохо получается вести разговоры. И я точно не собирался спешить. Хватило и прошлого раза, когда я сам себя не узнал.

Я был с ней другим. Сразу почувствовал ее неопытность и все равно то, что Ромашка окажется девственницей – стало для меня неожиданностью. Ведь был же тот, кто сказал ей всю ту чушь о ее холодности?.. Но к моменту, когда я это понял, мы уже завелись и не смогли остановиться.

Или я не смог, а ей не дал очнуться. Это только с виду Ромашка тихий цветок, а разжигать желание способна так, что теряешь голову.

И способна отвечать. Надо только ласково перебрать все лепестки по одному – мне известен ее секрет.

Я стал ее первым, а она после всего сказала «пока».

К черту! Такие девчонки не спят ради удовольствия с первым встречным парнем только потому, что у него смазливая рожа. Она должна была ощутить то же самое притяжение между нами, что и я. Что-то большее, чем минутное желание. Иначе все закончилось бы уже скоро и дальше нам стало скучно друг с другом. А я…

А я бы просто ушел ночью, как уходил от других, и все забыл. И не думал о том, что если бы не ее первый раз, мы бы в ту ночь всё повторили.

Она не просила, я сам не хотел ее отпускать. Понимал, что это моя игра завела нас за грань, куда бы сама она не шагнула. Продолжал обнимать, потому что мне нравились ее улыбка и голос. И то, как она отвечала. Нравилось не думать о завтрашнем дне. Все казалось правильным и единственно возможным… пока мы не уснули, а на утро все закончилось.

Что я делал сейчас – думать не хотел. Делал, как чувствовал и как знал, чтобы не жалеть завтра.

Если друзья и не поняли меня, то спрашивать не стали. Только Клим с сожалением ударил по плечу, бросив, что и тут всех обошел Воробышек.

Плевать. Сейчас я не готов был им ничего объяснять.

…Я все-таки не сдерживаюсь. После шумного концерта и многолюдного кафе в моей квартире слишком тихо– самое время вести разговор. И ожидаемо уединенно. Я пытаюсь отрезвить себя мыслью, что не должен спешить… Никаких игр, мы просто поговорим. Я на самом деле рад ее видеть и, если понадобиться, выдержу еще один наглый разговор с ее отцом. Но…

Кому я вру – себе? И навязчивая мысль, что мы вновь одни, толкает меня к ней раньше, чем получается остановиться.

Я открываю ее губы своими, чтобы поцеловать глубже, сжимаю пальцы на спине и пробую ее языком – сладкое нёбо, такое же, как сама Ромашка. Я бесстыжий сукин сын, который должен сказать себе «стоп», но мне это слишком нравится – заставлять ее чувствовать и отвечать. Мне отвечать, поднимая ладони на мои плечи и доверяясь, – её первому мужчине.

Я на секунду отрываюсь от нее, смотрю в серые глаза и вновь возвращаюсь к губам. Целую нежнее, давая нам обоим возможность перевести дыхание.

На ней очень красивое платье, которое ей очень идет, но сейчас оно мешает к ней подобраться, и я стараюсь контролировать руки, помня о своих словах.

– У тебя сегодня вкус мяты, Рита. Даже и не знаю, что мне нравится больше – мята или молоко?

Она тяжело дышит, держась за меня, словно не чувствует под ногами опоры, и не сразу поднимает ресницы.

– Лучше скажи, что ты задумал, Даня? – спрашивает тихо, и я так же тихо отвечаю, коснувшись губами нежной щеки и прижимая её к себе сильнее:

– Всё.

Сейчас у Ромашки полыхают щеки и поднимается грудь. Пора от неловкости переходить к стыду, но лучше ей не знать о моих мыслях.

– А если я скажу нет?

– Тогда мы вернемся к чаю и будем до утра смотреть кино.

– А потом? – она спрашивает не очень доверчиво и правильно делает. Этим моим обещаниям верить нельзя.

– А потом придет твой отец с обоюдоострым кинжалом и попытается отрезать мне язык, как обещал. Тебе станет меня жалко, ты передумаешь и скажешь «да». Но лучше, – я понижаю голос, – скажи сейчас, Рита. Думаю, мой язык нам еще пригодится.

Я провожу им по щеке Ромашки длинным мазком, веду ладонь от ее талии к затылку, забираясь пальцами под волосы, и она под этим прикосновением застывает. Но мне не трудно помочь ей очнуться и, улыбаясь, я отрываюсь от нее.

– О господи, Даня… – она выдыхает изумленно, встретившись со мной взглядом. – Ты ведь…

– Да, это именно то, о чем ты подумала. Развратница!

– Что?.. Нет, я не подумала! Я вовсе не… не о том! И вообще…

– Вруша!

– А ты – невозможный! – отвечает она на мой смех. Опускает лицо