Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика - Петр Андреев

Сразу же гаубичная батарея была привязана инструментально в истинных координатах, подготовили данные и нанесли два огневых налета по батареям. Неизвестно, были ли поражены немецкие батареи, мы ведь находились в обороне и на место их расположения не выходили и видеть их мы с наших НП не могли, так как они находились на закрытых позициях.

Во второй половине дня левый фланг нашей обороны не выдержал. Немецкие танки двинулись на деревню Железница. Бои завязались в самой деревне. Деревня горит. Все это рядом. Мы слышим лязг гусениц и урчание танковых моторов. Противник в 500 метрах слева от нас, и ни одного нашего солдата в обороне. Позже мы узнали, что немцы прорвали оборону, занимаемую двумя дивизиями нашего корпуса, справа и устремились на Тулу. Остановлены они были только на реке Упе, продвинувшись на 40 км. Наши разбитые дивизии оказались в окружении. Но тогда мы этого не знали. Не знали, что и справа у нас, как и слева, территория, занятая противником. Группировка, прорвавшая оборону слева от нас, продвинулась на 7 км и все-таки была остановлена. В деревне Железница был полностью уничтожен наш противотанковый дивизион. Погиб и командир дивизиона.

Наступила ночь, бой затих. Обычная фронтовая ночь. Осветительные ракеты и пулеметные очереди со стороны противника. Наша сторона молчит.

Утром с НП в штаб дивизиона пришел командир 28-го гв. сп. Он бросил в бой последние резервы: писарей, поваров, ездовых – всех, кто еще мог держать оружие. В батальонах осталось по семь человек. За пулеметы легли офицеры. А противник продолжает атаковать.

Ездовой хозотделения принес термос с кашей. Солдаты стали подходить с котелками. Вдруг относительную тишину разорвали несколько совсем близко взорвавшихся снарядов. Бросились в ровики и землянки. Разрывы участились. И, больше того, снаряды летят с востока, из наших тылов. Наши землянки, врытые в стене оврага, обращенной к противнику, теперь открыты для снарядов наших батарей. Хорошо, что у нас на батареях экономили снаряды. Десятиминутная канонада закончилась, и потерь не было. Не обошлось и без эксцесса… Обстрел закончился, все вышли из укрытий, кроме командира дивизиона. Антонов исчез. Все ахнули. Решили, что любимый командир попал под снаряд. Бросились по кустарникам искать и нашли… сидящим со спущенными штанами. Капитан выругался: «Вы что, командиру и в уборную самостоятельно сходить не разрешаете?»

Позавтракав и подлечив зубы, капитан ушел на НП. Телефонист доложил, что он прибыл, и на полуслове связь прервалась. Начальник связи лейтенант Шило приказывает линейному связисту восстановить линию. Тот, взяв винтовку, бежит по линии, но в 100 метрах от командного пункта падает с пулевым ранением в ногу. Раненого посадили в двуколку, чтобы отправить в медсанбат, но, как только двуколка выехала из оврага, совсем рядом щелкнул винтовочный выстрел и со смертельным ранением в кончик носа падает ездовой. Раненый связист, перехватив вожжи у убитого, повернул лошадь назад. А в это время немцы по одному, с автоматами на изготовку, стали пробираться вдоль ручья, отрезая нас от переднего края и наблюдательных пунктов. Мы оказались в ловушке. И сообщить на НП, что немцы зашли им в тыл, не можем, нет связи. Начальник штаба приказывает занять круговую оборону. Паники нет. Да, мне показалось, что всерьез это окружение никто и не принял. За исключением двух солдат, все 16 человек, находившихся здесь, воевали с самого начала войны и в 1941 году побывали в более серьезном окружении. К нашему счастью, немцы, из каких-то только им известных соображений, заняв все подходы к КП, в овраг не пошли.

Уже близился вечер, когда нас всех по одному стал вызывать комиссар дивизиона старший политрук Кавицкий. И каждый, кто еще не был членом партии, под его диктовку написал заявление о приеме: «…и если погибну, считать коммунистом…».

Мы знали, что немцы ночью не воюют. Ночью они спят. Это удел русских – ночные атаки. Однако по ночам немцы вели разведку, поэтому все солдаты и офицеры (их было трое: начальник связи, ст. военфельдшер и ст. ветфельдшер) занимали боевые посты, а комиссар Кавицкий и начальник штаба капитан Черноусов были как бы начальниками караула.

Ночь прошла спокойно. Наступило утро. Вызывает комиссар. Получаю приказ: установить место, где находятся немецкие стрелки, простреливающие подходы к нашему оврагу. Это надо выйти (вернее, выползти) на высоту, находящуюся между двумя оврагами – тем, что у деревни Железница, где находятся немцы, и нашим, где располагаемся мы. Пространство небольшое, метров 250–300, но это пашня без единого кустика, к тому же и скат в нашу сторону, и хорошо просматривается с деревьев, растущих в овраге, занятом немцами. Кроме того, нам не известно, насколько далеко они выдвинулись от своего оврага.

Знаю, что задача невыполнима. Не могу я выбраться туда незамеченным, а если буду незамеченным, то и сам ничего не увижу. Однако приказ не обсуждают. Беру винтовку и отправляюсь в последний путь. Так я считал. Страха не было, была только злость. На немцев. Злость на командиров, так бездумно отдающих приказы. И, как назло, ночью выпала сильная роса. Ползу, как можно плотнее прижимаясь к земле. На первых же метрах гимнастерка промокла и покрылась грязью. Мешает винтовка. Знаю, что сейчас она не нужна, никак ею не воспользуешься, но и бросить нельзя. Прополз около 100 метров, когда на западе услышал гул самолетов, а затем и увидел их – порядка двадцати, и шли они прямо на меня. Плотнее вжался в землю в небольшой котловинке, и тут же завизжали бомбы. Я их не только слышал, этот пронизывающий душу визг, но и видел, как они отрываются от самолета и падают прямо на меня. Это всегда так кажется, когда на них смотришь снизу, а не со стороны. Разрывы бомб оглушили. Трудно удержаться прижатым к земле. Какие-то силы словно поднимают, пытаются оторвать от земли, подставить тебя под осколки рвущихся бомб. Наконец волна разрывов стала удаляться. Бросаюсь в еще дымящуюся свежую воронку. Здесь чувствую себя спокойнее. Приходит на ум теория вероятности. Пока я менял позицию и считал, сколько надо сбросить бомб, чтобы попасть в мое убежище, самолеты сделали разворот и обрабатывали еще раз поляну, только ту ее часть, которая принадлежала немцам, и их же овраг с деревьями. Считаю, что мне больше здесь делать нечего. Возвращаюсь. Докладываю. Комиссар удовлетворен.

В первой половине дня мы заметили, что подразделение немцев, вклинившееся в нашу оборону по ручью, стало отходить без боя. Тут же отправили связистов по проводу и восстановили связь с НП.

Кончился третий день боев. Наступает тревожная ночь. Занимаем круговую оборону. Ужасно хочется есть. Весь неприкосновенный запас съели (да он почти весь был съеден раньше). Начальник штаба принял решение, что ночью надо добраться до старшины и доставить питание.

Все спокойно. Но вдруг окрик старшего сержанта Забарского: «Стой! Кто идет?» И ответ: «Свои». Идут переговоры. Оказалось, что к нам подползли разведчики артдивизиона. Того самого дивизиона, который нас обстреливал накануне. Дивизион прибыл на поддержку нашей дивизии, но где-то кто-то неправильно поставил задачу. Наш овраг уже считали сданным противнику.

Пять дней шли ожесточенные бои. Противник, видно, не мог допустить, что здесь они топчутся на месте, в то время как справа и слева ему удалось прорвать нашу оборону, а слева они даже имели тактический успех. Не дали результата и психические атаки. Только 16 августа немцы прекратили атаки и перешли к обороне.