Гидеон из Девятого дома - Тэмсин Мьюир

Харроу тихо вскрикнула и бросилась на него, но Гидеон оказалась быстрее. Она схватила ключ, вытащила брелок, который теперь носила под рубашкой, и продела кольцо в отверстие в форме клевера. Теперь на кольце болтались два ключа: от люка и этот новый трофей. Обе девушки долго любовались на них. Новый ключ оказался крепким, толстым, темно-багряным.

– Я видела… огни, когда сражалась, – сказала Гидеон, – светящееся поле. Там, куда ты говорила бить, были такие, как нимбы. Это то, что ты называешь танергетической сигнатурой?

Она ожидала презрительного: «Ты не способна постичь темные тайны, которые могут узреть только мои намазанные глаза» – и была совсем не готова к удивлению Харроу. Та выглядела совершенно ошеломленной – это было видно даже сквозь потеки крови и расплывшуюся краску.

– Ты хочешь сказать, – медленно уточнила адептка, – что в скелете были… встроенные лампочки? Крашеные сегменты?

– Нет, просто… такой дрожащий свет. Я не очень хорошо его видела. Увидела только ближе к концу, когда ты там мельтешила.

– Это невозможно.

– Я не вру.

– Нет. Я просто хочу сказать, что этого не может быть. – Харроу нахмурилась так, что у нее брови чуть не столкнулись друг с другом. – Я думала, что знаю, что именно выявляет эксперимент, но такого предположить не могла.

Гидеон спрятала ключи обратно в лифчик, поежилась от прохлады, ожидая ехидных комментариев, но обнаружила, что Харроу смотрит на нее мертвыми глазами, выставив вперед подбородок. Почему она всегда такая агрессивная? Она насквозь промокла, а в белках глаз краснели лопнувшие сосуды, но она все равно пялилась на своего рыцаря чернейшими глазами. Выражение ее лица было… странным. Харрохак Нонагесимус смотрела на нее с нескрываемым восхищением.

– Во имя любви императора, Сито, – хрипло сказала она, – ты кое-чего стоишь с этим клинком.

У Гидеон почему-то кровь отхлынула от лица. Планета сошла с орбиты. Перед глазами замелькали искры.

– Мгм, – очень умно ответила она.

– Мне повезло чувствовать, как ты сражаешься, – продолжила Харроу, нервно сплетая пальцы. – И я не сразу поняла, что именно ты делаешь. А оценила еще позже. Но я даже не смотрела тебя раньше. И слава Гробнице, что никто не знает, что ты на самом деле не одна из нас. Не знай я этого, я бы сказала, что в тебе возродился Матфий Нониус, или что-нибудь еще такое же сладенькое.

– Харроу, – Гидеон кое-как собралась с мыслями, – не говори мне таких вещей. У меня все еще есть миллион причин на тебя злиться. Сложно это делать и одновременно бояться, что у тебя повреждение мозга.

– Я просто говорю, что ты невероятная фехтовальщица, – окрысилась некромантка, – а как человек ты мерзкая.

– А, хорошо, спасибо. Болезнь мозга побеждена. Что дальше?

Харрохак улыбнулась. Улыбка тоже была странная, заговорщицкая: в целом это, конечно, нормально, но не тогда, когда в заговор явно приглашается и Гидеон. Глаза у нее тлели углями. Гидеон не знала, как она справится со всеми новыми настроениями Харроу. Ей хотелось прилечь.

– У нас есть ключ, – радостно сказала Харроу, – теперь нам нужна дверь.

* * *

Гидеон ни о чем особо не думала, когда они ушли из #1–2. ПЕРЕДАЧА/РАЗВЕИВАНИЕ. ЦЕНТР ДАННЫХ, но зато чувствовала себя счастливой. В ней кипели адреналин и предвкушение. Она хорошо поела. Она выиграла игру. Мир стал чуточку менее злобным. Они с Харроу шли в довольно дружелюбном молчании и обе немножечко гордились новыми знаниями о холоде и мраке. Они бежали по коридору, Харроу впереди, Гидеон на полшага позади.

Датчики движения реагировали только на них, и лампы вспыхивали с ритмичным пуньк-пуньк-пуньк. Добравшись до центральной комнаты с расходившимися проходами, они свернули в короткий коридор, ведущий к люку.

В начале коридора Харроу остановилась так резко, что Гидеон налетела на нее, запутавшись в рясе и рапире. Харроу стояла абсолютно неподвижно, и даже не выругала своего рыцаря за неуклюжесть.

Проследив за взглядом Харроу до лестницы, Гидеон не сразу поверила своим глазам. Мозг мгновенно зарегистрировал всю информацию, которую душа отказывалась осознавать. Гидеон застыла от ужаса, а Харроу бросилась вперед, к куче мокрого тряпья у подножия лестницы.

Это было не тряпье. Там лежали два тела, сломанные конечности которых переплелись так, будто люди умерли, обнимаясь. Этого, конечно, не было. Просто вывернутые руки и ноги легли, как им удобнее, уже после этой неопрятной смерти.

Горькая желчь подкатила к горлу. Отведя взгляд от крови и торчащих костей, Гидеон уставилась на мокрые пустые ножны на чужом бедре. Рядом лежала рапира, концом ушедшая под решетку на полу. Из-за зеленоватой подсветки светлая сталь приобрела гадкий лаймовый оттенок. Некромантка молча перевернула верхнее тело, чтобы посмотреть на то, что осталось от обоих лиц.

Еще до того как Харроу встала, Гидеон уже знала, что перед ними лежит изломанное тело Магнуса Куинна, вмятое в изломанное тело Абигейл Пент.

Ранним утром, после многочасовых попыток, поражение признал даже Паламед. Он этого не сказал, но в конце концов опустил руку с толстым маркером, которым начертил двадцать разных пересекающихся диаграмм вокруг тел Пятых, и бросил попытки их призвать.

Тела поднимали шесть некромантов, по одиночке и вместе, по очереди или разом. Гидеон сидела в углу и наблюдала. Вначале они вскрыли себе вены, чтобы утолить первый голод духов. Это закончилось, когда подростки, разозлившись на то, что крови Исаака не хватило, набросились на руку Жанмари. Они орали друг на друга и перетягивали руки ремнями, чтобы вены выступили позаметнее, пока Камилла не отняла у них ножи и не выдала им по повязке. Тогда они обнялись, встали на колени и заплакали.

Харроу не участвовала. Она бродила вокруг, как призрак, приноравливая свои шаги к Паламеду и поминутно шатаясь. Гидеон знала, что это от усталости. Коронабет тоже не стала пускать себе крови: она подходила, только чтобы отвести волосы Ианты от лица или взять крошечный нож из сумки близнецов и вручить сестре вместо ее собственного. Обеих выдернули из постели, не дав одеться, и их невероятно тонкие ночные рубашки стали единственным приятным событием ночи. В воздухе висели крошки мела, запах чернил и крови, да еще ярко горели фонари, принесенные Шестыми.

Шестые оказались невероятно полезными. Паламед, одетый в поношенную пижаму, зажег фонари и разметил лестницу в темных местах. Он испачкал свои старые тапочки розовым, тихо обходя тела. Один раз, чуть не наступив на руку Абигейл, он произнес: «Простите». Он держал фонарик, пока Камилла набрасывала всю неаппетитную сцену на большом листе белого материала – сбоку, сверху, со стороны ног. Он снял куртку, оставшись в одних штанах, когда Дульсинея появилась в коротенькой рубашке и слишком больших для нее брюках, и накинул куртку ей на плечи. После этого он вернулся к работе.