Внеплановая беременность - Валентина Кострова

— Как ты сумел с ними договориться? — мне дико интересно узнать реакцию Димы на весь этот ажиотаж вокруг ребенка. Он, наверное, в шоке от ситуации. Видимо не думал, что договоренность с дядей жены выльется ему боком. Я уверена, в подмене участвовал Борис Романович в тандеме с Димой. Меня не смущает факт, что официально его ребенок от жены появился позже того ребенка, которого я родила, который умер. Звучит абсурдно, скептическое настроение Никиты вполне ожидаемо, но главное он меня не бросил в этой идеи. За это моя любовь к нему не имеет никаких берегов.

— Меня поддержал Борис Романович.

— Наверное, хочет все свалить на Диму и выпереть его из семьи, но он ведь тоже соучастник.

— Аня, оставь при себе эти мысли, когда мы приедем в лабораторию.

— Я потерплю. Уже завтра я буду держать сыночка на руках. Один день ничего не изменит, — улыбаюсь, лицо Никиты каменеет, руки на руле напрягаются. — Как ты думаешь, анализы не подменят?

— Нет. Не переноси сериальные сюжеты на жизнь, — мельком на меня смотрит, я хмурюсь, уловив в его тоне легкое раздражение. Прикусываю изнутри щеку. Буду держать свои мысли при себе. Никита явно злится на мою болтовню.

Когда подъезжаем к медицинскому центру, я почти сразу замечаю на крыльце Диму, потом Бориса Романовича и девушку, держащую малыша на руках. У меня перехватывает дыхание. Я смотрю только на ребенка, до остального мира мне нет дела.

Не жду, когда выйдет Никита из машины, вылетаю первая, чуть ли не бегу в сторону крыльца, точнее к девушке, но меня хватают за руку. Оглядываюсь через плечо, Никита предупреждающе качает головой.

— Но там… — обрываю себя на полуслове, почувствовав, как он сильнее сжимает мой локоть. — Мне больно.

— Веди себя сдержаннее, Аня. Твоих порывов никто не поймет и не оценит, а ребенка можешь напугать. Хорошо?

— Хорошо, — неохотно соглашаюсь, устремляя на ребенка тоскующий взгляд. Никита меня не отпускает, держит возле себя. Борис Романович, увидев нас, сначала кивает мужу, потом мне. Дима делает вид, что не знает меня. Сдерживаю себя, но все равно из-под ресниц бросаю жадный взгляд на малыша. Он такой крохотный, даже страшно брать на руки. Его от меня прикрывают рукой, вскидываю глаза. Девушка сверлит меня сердитым взглядом, поднимается по ступенькам первая, следом за ней Дима и Борис Романович. Мы последние.

Никита крепко сжимает мои пальцы, то ли так поддерживает, то ли так удерживает меня на месте. Сначала вызывают Милану с ребенком. Они отсутствуют по моим меркам очень долго. Через время медсестра зовет меня. Я сталкиваюсь на пороге с Миланой, сразу же опускаю глаза вниз. Малыш смешно морщит носик и смотрит на меня темно-голубыми глазами. Мои губы трогает улыбка, рука сама тянется к его щечке, но от меня его заслоняет чужая ладонь. Стискиваю на весу руку в кулак, смотрю на Милану свирепым взглядом. Ладно, завтра я уже официально заберу своего сына, но как же больно его сейчас отпускать с чужой тетей. Я не двигаюсь с места, смотрю им вслед до тех пор, пока они не садятся на стул.

— Проходите, — вежливая медсестра приглашает в кабинет. Забор материала у меня занимает не более пяти минут. Я пристально слежу за каждым движением медсестры, убеждаюсь, что биологический материал опечатывают. Это внушает доверие.

Дима заходит после меня. Он не смотрит по сторонам, весь в себе, вблизи выглядит бледным, осунувшимся. Мне ровно до него, пусть скажет спасибо, что в полицию за его аферу не стану обращаться. Борис Романович кажется вообще не меняется в лице, провожает меня спокойным взглядом.

— Они не уедут за ночь? — шепотом спрашиваю у Никиты, присаживаясь рядом с ним.

— Нет. Завтра днем мы все вместе сюда приедем, и нам огласят результаты.

— Потом дружной семьей полетим на море, — обнимаю руку мужу, счастливо ему улыбаюсь. — Я, наверное, не сомкну глаз. Так хочу поскорее завтрашний день, — прикрываю глаза, воображение во всю рисует, как завтра заберу сыночка, как повезу его домой и буду долго-долго им любоваться, заполнять те самые пустые дни без него.

Аня

Сидеть на набережной, смотреть на гладкую поверхность реки — умиротворяет. Главное найти такое место, где тебя никто не будет трогать. Опираюсь руками об скамейку, выпрямляюсь, прикрыв глаза. Солнце ласково греет лицо.

Чувствую, как рядом кто-то садится, но не спешу открывать глаза. Знаю, что меня сейчас не будут трогать, задавать ненужные вопросы. Сквозь плотно закрытые веки все же одна предательская слеза скатывается по щеке. Ее не смахиваю. Она холодит кожу, зависает на подбородке и падает. Как я. Падает куда-то вниз, возможно ей удастся в воздухе раствориться.

— С клубничным вкусом.

— Спасибо, — облизываю пересохшие губы, поворачиваю голову в сторону, щуря глаза от яркого солнца. Беру протянутый стакан молочного коктейля со вкусом клубники.

Мы молчим. Сказать есть что, скорей даже высказаться, вывернуть себя наизнанку. Мне хочется навести порядок в своей голове, понять, как я допустила такой бардак в мыслях. Пока все про себя, потом я найду в себе силы и все ему расскажу.

Горе ломает людей. Теперь понимаю, что горе может изувечить до такой степени, что прежним ты никогда не станешь. Мне немножко повезло.

— Почему ты не говорил? — я не упрекаю. У меня нет сил даже злиться на себя, на Никиту подавно. Да и не за что на него злиться.

— Хотел, чтобы ты сама все осознала.

— Ты очень великодушен по отношению ко мне. На твоем месте другой давно вызвал бригаду врачей и отправил в психушку.

— Я люблю тебя, Ань. И твоя боль — это моя боль. Мне было непросто, но я справился. Не сломался и тебя не сломал.

— Спасибо, — опускаю глаза на белый стакан в руке, смотрю на трубочку. — Спасибо, что любишь меня, — мне совестно смотреть на Никиту. Сейчас, когда все точки расставлены, я внезапно прозрела и оглянулась. Внезапно поняла насколько сильно изводила себя, мужа. Горе затмило мне разум, а внутренняя боль не давала мне жить. Она как раковая опухоль сжирала меня изнутри. Она заставляла меня видеть то, чего на самом деле нет и принимать ненормальные мысли за реальность.

Никита вздыхает, смотрит на реку. Он у меня молодец. Сейчас мне хочется его крепко обнять и бесконечно благодарить, что справился с этим испытанием. Не поддался моему безумию. Но я его не обнимаю, мне трудно заставить себя взглянуть ему в глаза. Знаю, что не увижу осуждение, злорадство, но все равно безумно стыдно за свои фантазии, за свое помутнение рассудка. Как вспомню свое поведение, так вздрогну. И оправдаться нечем.

— Что теперь?

— Теперь будем учиться жить, — его рука накрывает мою руку на коленке, сжимает ее. Я смотрю на наши пальцы, мне хочется крепче их сжать, чтобы никогда-никогда он не выпускал моей руки. Эгоистично хочу, чтобы всегда вел за собой.

«Учиться жить» — он правильно подобрал слова. Час назад моя жизнь вновь разбилась. Мне пришлось пройтись босиком по мелким осколкам, почувствовать всю боль по новой, более ярко, более острее, более невыносимее. Все, что происходит со мной, напоминает катание на американских горках: то резко вверх, то сразу вниз. Да с такой скоростью все происходит, что не успеваешь дышать, только орешь во весь голос, а тебя все равно никто не слышит. Потому на этом аттракционе жизни катаешься ты один.