Бог располагает! - Александр Дюма

В результате воскресенье проходило за воскресеньем, а он ни на шаг не продвигался вперед по сравнению с первым разом.

Он злился на свою ребяческую застенчивость тем сильнее, что Фредерика, как ему казалось, была совсем не прочь, чтобы он заговорил и объяснился. Или это был самообман? Ему почудилось, что в последние два раза она кивнула почти доверительно и, удаляясь, нарочно замедлила шаг. И даже, хотя уж это наверняка было чистой случайностью, в прошлое воскресенье, в ту минуту, когда она выходила из церкви, ветерок, проникший в открытую дверь, на миг приподнял ее вуаль, так что перед ним, словно луч надежды, позолотившей его грезы, мелькнуло ее чудесное лицо.

Решено: с этим пора покончить. Она может и рассердиться на него за медлительность. Она вправе удивляться, ради чего он все время находится здесь, если только смотрит на нее и ничего не говорит. Чего ему надо от нее? Если ему нечего ей сказать, тогда пусть оставит ее в покое. Итак, в следующее воскресенье он явился в храм Бийетт с твердым намерением заговорить с ней или написать записку.

До проповеди, как и во время нее, он убеждал себя, что лучше заговорить. Но когда Фредерика поднялась и стала приближаться, реальная, неотвратимая и, как всегда, заставшая его врасплох своим пугающим очарованием, он сказал себе, что лучше все-таки написать.

Прочла ли Фредерика по его глазам во время проповеди, что он принял решение? Была ли она разочарована при виде его колебаний и отступления или то была просто рассеянность, дурное настроение, озабоченность чем-то совсем другим? Как бы то ни было, Лотарио показалось, что ее приветствие было менее любезным, чем обычно, и даже холодным, чуть ли не презрительным.

Он почувствовал, что ранен в самое сердце. Но ее он не винил — только себя. Она была права! Прошло достаточно воскресений, когда она терпеливо ждала. Она дала ему время решиться. За эти пять-шесть недель, когда он подстерегал ее у двери, она должна была пресытиться его поклонами и теперь имела право спросить его: «А дальше что?» Да и он сам — чего он думал добиться? Пусть бы он хоть все воскресенья ходил и ходил в храм Бийетг, врата земного рая не откроются перед ним в награду за такое усердие в исполнении религиозных обрядов.

И даже в мире ином ему вряд ли есть на что надеяться.

Нет, час пробил: пора разорвать этот порочный круг добродетельной богомольности. Необходимо прекратить томительные немые встречи и превратить все его грезы — эти длиннейшие монологи à parte[5]— в подлинный диалог.

Лотарио боролся с собой и размышлял целую неделю. В субботу страх увидеть Фредерику на следующий день холодной и непреклонной заслонил прочие мысли. Ему хотелось, встретив первый взгляд этих кротких глаз, прочесть в них одобрение, и он был скорее готов снести ярость и бешенство всех опекунов мира сего, чем вновь навлечь на себя упрек Фредерики.

Придя в энергическое расположение духа, молодой человек поспешил использовать этот момент.

Он написал два письма — одно Фредерике, другое г-ну Самуилу Гельбу — и велел слуге немедленно доставить их адресатам.

Затем он погрузился в ожидание, ужасаясь своей смелости и почти раскаиваясь в ней.

Все это, стало быть, произошло в субботу, на следующий день после того, как Самуил встретил Олимпию на постановке «Немой» и водил Юлиуса на заседание венты.

Самуил только что позавтракал и ожидал прибытия посланца карбонариев, о котором ему сообщили на собрании. Он поднялся к себе в кабинет и ждал, томясь нетерпением.

Фредерика и г-жа Трихтер были в саду.

У ворот раздался звонок. Обе женщины вместе отправились открывать.

То был лакей Лотарио. Он вручил им два письма. Фредерика в замешательстве приняла из его рук послание, адресованное ей. Никто прежде никогда не писал ей, если не считать пастора, который готовил ее к первому причастию, ее прежней учительницы и одной-двух подружек, знакомых по пансиону, а ныне покинувших Париж. Письмо, что ей принесли сейчас, было написано почерком, которого она никогда раньше не видела. Но предчувствие, тем не менее, подсказало ей истину: она сразу заволновалась и покраснела до корней волос.

Повернувшись к г-же Трихтер, она спросила:

— Должна ли я прочесть это письмо?

— Ну, разумеется, — отвечала г-жа Трихтер.

Самуил, видимо, находил запреты и предосторожности подобного рода смешными и бесполезными: он никогда не запрещал Фредерике получать письма.

Сердце бедной девочки колотилось, но она сломала печать. Однако оно забилось еще сильнее, когда Фредерика увидела, что в конце письма стояло имя Лотарио.

Она прочла:

«Мадемуазель,

позвольте мне обратиться к Вам с несколькими словами, исполненными боязни и почтения, дабы уведомить Вас, что одновременно с этим письмом я составил и посылаю письмо господину Самуилу Гельбу, от ответа которого зависит нечто большее, чем жизнь человека. Я хотел сам отважиться на этот решительный поступок, прежде чем просить о вмешательстве и помощи того, кому обязан всеми моими видами на будущее состояние, моего единственного друга и второго отца господина графа фон Эбербаха. Возможно, что Ваш опекун будет говорить с Вами о моем письме. В этом случае, мадемуазель, я умоляю, о, я на коленях заклинаю Вас подумать о том, что одно Ваше слово может стать источником божественного восторга или безнадежного отчаяния. Сказав “да”, Вы можете заставить сами Небеса снизойти на землю. Если же Вы скажете “нет”, по крайней мере не гневайтесь на меня, простите за то, что я имел дерзость на миг возмечтать о грядущем, в котором наши судьбы могли бы быть связаны.

В ожидании Вашего приговора, мадемуазель, повергаю к Вашим стопам все то глубочайшее уважение и неизменную преданность, которыми преисполнено мое сердце.

Лотарио».

Когда Фредерика читала это письмо, невыразимое волнение сжимало ее сердце, ей казалось, что она сейчас расплачется. И в то же время она чувствовала, что ей очень весело, радостно.

— У вас есть еще одно письмо? — спросила она лакея.

— Да, мадемуазель, для господина Самуила Гельба.

— Что ж! Госпожа Трихтер, не могли бы вы отнести ему его?

Старая Доротея взяла послание.

— Ах, насчет этого, — сказал слуга, — мне велели подождать ответа.

— Хорошо, я передам господину Гельбу, — отвечала г-жа Трихтер.

И она направилась в кабинет Самуила.

Прошло пять минут — она не возвращалась, еще пять — ее все не было, но это же очень просто: ведь чтобы написать ответ, надобно время. И если верить тому, что Лотарио в двух словах написал Фредерике, дело достаточно серьезно, чтобы Самуил имел основания подумать, прежде чем отвечать.

Наконец появилась Доротея. Она подошла к слуге и сказала ему: