Жрица Анубиса - Жанна Хохлова

в её глаза. — Ты моё дитя, тебя обожгло горнило моих владений, ты кидала проклятия в воздух, ты призвала меня своим гневом, ты смердела желанием умереть, и я услышал твой посыл, пришёл и ответил.

Азенет от страха внутренне вся подобралась.

— Сколько мне лет? — спросила девочка, только сейчас поняв, насколько она изменилась, повзрослев: черты лица из подростковых, чуть опухших, превратились в женские, притягательно красивые, неуловимо пленительные, именно таких девушек отдавали в её храме Анубису.

— Ты очень долго скиталась по моей вотчине, — ответил Сет. — Хотелось бы мне знать, что поддерживало тебя и твою хрупкую жизнь…

Азенет промолчала, опустив глаза. Но Сет требовательно тряхнул её голову за захваченный своими грубыми пальцами подбородок, и ей вновь пришлось выдержать взгляд вечного божества.

— Ты же видишь, что во мне ничего нет, — соврала она, глядя тому прямо в душу.

Он не поверил, а на лице отразился такой силы гнев, что хотелось прикрыться руками, но Азенет этого не сделала, переждав и эту бурю. Он не смог прочитать её мысли об Анхе: даже ушедший из неё символ жизни Великого Египта хранил знания о нём в секрете ото всех. А значит, сказать об этом или нет было личным выбором самого человека, и девушка промолчала, благоразумно или нет, она понятия не имела, но выбор есть выбор: ты принимаешь его последствия независимого от того, был ли расчёт в твоей дилемме. Её думалось, что она и впрямь не имела альтернативы.

— Расскажи мне, — попросила она, понимая, что Сет принял её ответ, искренне или нет, можно было только догадываться. — Теперь твоя очередь поведать мне, зачем я здесь.

Он согласно кивнул и отпустил её подбородок, но это не принесло ей облегчение. Мужчина притянул её к себе спиной за талию, невольно приласкав живот. Однако по позвонкам прошёлся лёгкий морозец, а прикосновение его руки обожгло её сильнее, чем беспощадное солнце Египта. Полярность ощущений вызвала невольный судорожный всхлип, но Инпут не отстранилась, ведь знание важнее всего, важнее боли. Они продолжили смотреть друг на друга сквозь текущую гладь. Бог — испытующе, Азенет — стоически.

— Умница, — проговорил он, и пряность его слов неприятной тяжёлой взвесью осела на её языке сотнями колющих иголочек.

Видимо, божество удовлетворилось тем, как она приняла его ласку, и боль отступила. Сет склонился к ней, и его горячие губы коснулись мочки её уха, впервые, вопреки всему произошедшему, породив где-то внизу нечто похожее на порхание бабочек. Зарождающийся эрос. Неправильно, несвоевременно, не так. И это чувство сильно отличалось от детской привязанности к Анубису, которая, кроме восторгов и щенячьей преданности, ничего в себе больше не несла: чистая и искрящаяся, она приводила её душу в восторг. С Сетом же были совсем другие ощущения: тело заныло, грудь напряглась, внизу живота плеснулась влага. Этот контраст различий усилился после того, как он начал шептать ей на ухо. Азенет вначале показалось, что она узнала все тайны Дуата разом, но понимание знания ускользало от неё, наверное, потому, что человек никогда не смог бы всё вместить в свой разум, ибо то, что ей вещал мужчина, было за его пределами. Это звучало точно так же, будто ты слушаешь разговор на близком твоему языку наречию, и вроде слова похожи, но общего смысла, чтобы понять картину в целом, у тебя нет — он ускользает. Познание было недостижимым. Но и это стало неважным. Существенным являлся сам процесс. Глаза девушки вспыхнули опасными звёздами, а сама она превратилась в один сплошной слух, пытаясь впитать в себя всё то, о чём ей захотел поведать сам Сет.

Предположительно Кинополис. Наши дни.

Линда с искренней радостью обняла свою подругу, которая что-то быстро проворковала той на ухо, сжав в объятиях в ответ так, что у исследовательницы хрустнули косточки.

— Сумасшедшая, — пролепетала девушка, млея от тёплого приветствия.

— Такое чувство, что мы не виделись целую вечность, — Кэт не обратила внимания на слова подруги, она заглянула за спину Линды и с едко-шутливым смешком произнесла: — Бинц с тебя глаз не сводит, — её взгляд загорелся. — Признавайся, у вас уже что-то было?

Блондинка с укором посмотрела на свою коллегу, слегка покраснев, не ожидая, что такой быстрый и прямой вопрос вызовет на её щеках краску смущения. Она коротко взглянула на барона и заметно вздохнула с облегчением: тот отдавал своему помощнику указания, иногда заглядывая в его блокнот, чтобы удостовериться, что он всё правильно понял. На плечи был небрежно накинут шёлковый пиджак, хотя температура воздуха позволяла оставаться в рубашке. Фредерик не изменял себе: подтянутый, собранный, сосредоточенный, с бриллиантовыми запонками в петлицах манжет. Всё как обычно.

Линда вновь повернулась к Кэт.

— Только не здесь, — шикнула она на неё, стараясь больше не смотреть на мужчину.

Подруга понимающе и предвкушающе улыбнулась, а учёная вспомнила, как проснулась после того ошибочного для неё порыва страсти утром, а первое, что увидела, — это стоящего в дверном проёме Фредерика, опирающегося мощным плечом о косяк. Он был свеж, выбрит, в выглаженной ослепительно белой рубашке и в отутюженных до прямых стрелок тёмных брюках. Ей хотелось пожелать ему доброго утра, но что-то сдержало девушку. В руках барон держал кофейную пару и молчал, глядя на Линду ничего не выражающим взглядом. Ни презрения, ни нежности, ни игривости. Она ощутила пустоту и холод. Время от времени дно чашечки постукивало о блюдце. А Линда не поднимала головы от подушки, но и взгляда не отнимала, впрочем, как и фон Бинц. Их бесшумная дуэль острыми взглядами продолжалась мучительно долго. Перед тем, как исчезнуть из поля зрения, Фредерик взглянул на неё так, словно та была тюком парчи, красивой тканью, дорогостоящим предметом, но всё же товаром. Проскользнувшая было обида растаяла, а девушка с неуместным для ситуации успокоением вздохнула и поняла, что просто совершила промах. Её интуиция и небогатый жизненный, но всё же опыт буквально возопили к ней о том, что всё, что ни делается, к лучшему, она испытывала облегчение от понимания, что скопившееся в ней физическое влечение к нему теперь рисовалось в её мыслях как просто похоть, а не нечто способное вылиться во что-то длительное, что могло захватить её существо полностью, в отношения. Она не влюблена, а значит, свободна. Линда улыбнулась и расслабилась ещё и потому, что была уверена, судя по его поведению, что и она не оставила в его душе ничего, удовлетворив только плоть. Гордость не была сломлена: она не желала завоевать его сердце, не жаждала его внимания, не хотела смотреть вместе с ним в